взгляда ударила обоих участников этого необыкновенного события, мимолетно проходившего за сценой в лагере военнопленных. Только гениальный писатель сможет словами выразить то душевное состояние, в которое попал я при чтении этого письма.
Сел, написал ответ. Живу хорошо, не женат, потому что пока не нашлась жена, здоровье нормальное, и как бы мне хотелось увидеть Вас! Хотелось, но, трезво размышляя, очень скоро пришел к решению, что это только мечта и должна оставаться мечтой.
Советским строем сталинского времени не предусмотрены дружба, любовь или брак граждан СССР с иностранцами. Один товарищ – военнопленный в том лагере, где я жил – в 1947 году до смерти влюбился в русскую девушку и подал заявление в МВД СССР о том, что желает стать гражданином СССР и жениться на этой девушке. Ответ был отрицательный: – «После выпуска из плена будете иметь возможность законным путем ходатайствовать о приобретении гражданства СССР».
Еще один барьер представлял тот факт, что в побежденной Германии даже под властью оккупационных войск Советской армии жилось свободнее и материально лучше, чем в СССР. Поехать к ней туда в гости – об этом не стоило и думать. Пригласить ее приехать в гости к нам – противоречит всем принципам сталинской государственной безопасности.
Один вопрос остался открытым: кто этот Саша и откуда он взял мой адрес? Вопрос адреса выяснился быстро. Первое рабочее место не очень меня устроило. Я дал в газету «Neues Deutschland» объявление о том, что ищу работу как технический переводчик с указанием полного адреса. Вот эта газета регулярно предоставлялась в распоряжение сотрудников центрального антифашистского актива, который располагался в Горьком.
Жанна называет Сашу моим другом, и у него была моя фотография. Другого решения нет: этот Саша из лагеря со ст. Игумново был переведен в Горький и там познакомился с Жанной. Следовательно, он остался в плену, отслуживает восьмой год плена. Строго судьба с ним обходится.
Через месяц второе письмо, которое следовало бы включить в литературный фонд человечества. Думаю, что никакой литератор не смог бы выдумать такие формулировки (и это письмо сохранилось в подлиннике):
'Дорогой мой!
Ты не можешь себе представить, какую большую радость принесло мне твое письмо. Я его долго ждала. И вот в один прекрасный вечер я выступала на сцене в одном из концертных залов г. Горького и очень нервничала перед выходом на сцену. В это самое время мне позвонили из дома и сказали, что пришло письмо из Германии.
Я, потеряв всякую надежду на твой ответ, решила, что письмо от Саши, и была рада получить от него весточку. Ведь это чудесный человек, все, кто его знал, остались прекрасного мнения о нем. Если бы он был рядом с тобой, я бы и не беспокоилась о тебе – с таким другом и товарищем легко и просто идти даже по неровному пути.
Вы с ним, кажется, разные люди. Я тебя ведь очень мало знаю, но мне кажется, что по натуре своей ты очень капризный и неуравновешенный. Может быть, ошибаюсь, все возможно. Коля, меня поразило твое знание русского языка. Знать художественный язык – большое достижение. Я, правда, и не сомневалась в твоих способностях, но после твоего письма в восхищении аплодирую тебе.
То, что живешь не скучно и много работаешь – очень хорошо; что не женился – тоже хорошо, так как я не хочу, чтобы ты кому-нибудь принадлежал.
Ах, если бы ты только знал, как я рада твоему письму и что со мной делалось, когда узнала, от кого оно. Я побледнела, потом покраснела и вдруг закружилась в каком-то неистовом вальсе, к великому удивлению мамы, которая в это время играла какой-то печальный ноктюрн.
Когда я прочла, что завтра ты будешь играть в одной из пьес Гете, танцевать на прекрасном вечере, мне стало очень грустно, из-за того, что ты будешь улыбаться не мне, глаза твои будут смеяться не для меня и танцевать ты будешь не со мной.
Обидно до слез. Коля, как я хочу быть рядом с тобой. Неужели тебе нельзя приехать обратно к нам, ведь ты любишь мою Родину и мой народ. Как бы я этого хотела.
Пиши, родной, обо всем, я с нетерпением буду ждать твоего ответа.
С приветом, Жанна'.
Ромео и Джульета в социалистическом лагере. Умом я понимал, что путь в Горький окончательно закрыт. Получить паспорт невозможно было в эти годы. А кроме того, Горьковская область – закрытая. Предложить ей приехать в Германию – было бы похоже на издевательство. Никакого простого гражданина из закрытой области в эти годы не выпускали за границу. Грустно, только плакать можно и мечтать.
Переписка стала реже и реже и погасла. Мечты остались.
Сентябрь 1958 года
Все еще работаю переводчиком, только теперь «на частных началах». У меня частное переводческое бюро, работы досыта. Перевожу с русского языка технические книги. В 1956 году вышел из печати мой первый русско-немецкий металлургический словарь. Заочную учебу на инженера закончил, но живу с политическим клеймом «врага». Исключили меня как такового из СЕПГ еще в 1952 году. А «враг» не может и думать о выезде за границу.
Среди моей клиентуры есть Научно-исследовательский институт холодильного хозяйства ГДР, директор которого очень доволен моей переводческой работой. Ему надо поехать в Москву на международный конгресс. Перед вышестоящими органами и партбюро отстаивает мнение о том, что может с успехом участвовать в этом конгрессе только с таким переводчиком, который имеет техническое образование и знания по делу.
Как ни странно – летом 1958 года мне выдают служебный паспорт. Определены дата прилета в Москву и гостиница, в которой мы будем жить. Нельзя умолчать, что я уже женат, есть дочка. Но вычеркнуть Жанну из моей памяти нет возможности. Совесть запрещает думать о встрече с Жанной, а сердце страдает при мысли, что буду близко к ней и не увижу.
Одержало победу сердце. Как ни тяжело, но жене я рассказал об этом. Она, хотя и не с восхищением, дала свое благословение этой авантюре. Я написал письмо по старому адресу Жанны. Ответ: приеду в Москву, очень рада увидеть тебя.
Наивный какой я был! Надеяться на такую встречу было подобно преступлению, поскольку бюрократы госбезопасности как на советской, так и на ГДР-овской сторонах с бдительностью следили за тем, чтобы лозунги о советско-германской дружбе оставались только лозунгами.
Но расхлябанность и безобразное выполнение служебных обязанностей сделали возможным невозможное. Кадрам в заграничных командировках было строго запрещено вступать в контакт с местным гражданским населением.
Какой-то сотрудник отдела международного сотрудничества министерства обязан был информировать меня об этих правилах, но впервые в период существования министерства в состав делегации вошел «частник». Меры к таким общественным динозаврам не описывались в инструкциях. Значит, соответствующие наставления до меня не дошли.
В то же время директор института не очень соблюдал те предписания вышестоящих органов, смысл которых он не признавал или не понимал. Контракт участника-переводчика с директором института об участии в командировке в СССР был заключен на трудовые дни недели, т.е. за исключением выходных. За выходные дни не будет оплаты, а следовательно, и ответственности заведующий делегацией за эти дни не несет. Сговор был обнаружен, но поздно. В формально-юридическом отношении все было в порядке, но чиновники министерства считали эту договоренность плохим трюком (в этом они были не правы, ибо трюк был хорошо продуман).
Путь ко встрече с Жанной был открыт. Отправил телеграмму. Ответную телеграмму мне вручили уже в гостинице Пекин (подлинник также сохранился в моем архиве):
«ГОСТИНИЦА ПЕКИН ЧЛЕНУ ДЕЛЕГАЦИИ ГЕРМАНСКОЙ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ РЕСПУБЛИКИ КЛАУСУ ФРИТЦШЕ ВЫЕЗЖАЮ ДЛЯ ВСТРЕЧИ ЖДИТЕ ПЕКИН СЕДЬМОГО ДЕСЯТЬ УТРА – ЖАННА»
С нетерпением жду момента встречи. Суббота и воскресенье для меня выходные дни. Кто-то из членов делегации выразил недоумение, что свободное время должен провести в Москве без гида- переводчика, но директор института отражает все попытки подорвать мои планы.
С девяти часов сижу в холле гостиницы. Жду встречи и боюсь ее. Любой психолог объяснил бы нам,
