легкие воздуха, чтобы продолжить повествование, но Петропавлу удалось встрять:
— Какой же смысл приписывать кому бы то ни было признаки, которыми он не обладает? В ответ Ой ли-Лукой ли произнес вот что:
— Все-таки ты зануда. И ханжа. Можно подумать, сам ты никогда не приписывал никому признаков, которыми тот не обладает! В этом же вся прелесть — видеть нечто не таким, каково оно на самом деле!
— Что-то не нахожу тут особенной прелести, — сознался Петропавел. — Во всяком случае, сам я стараюсь этого не делать.
— Но ведь делаешь? — с надеждой спросил Ой ли-Лукой ли. — Или ты никогда не был влюблен? Каждый ведь в кого-нибудь влюблен. Я даже знаю одного, который влюблен в Спящую Уродину, так вот он…
— Боже мой, кто это? — Петропавла ужаснула подробность имени.
— Неважно! — отмахнулся Ой ли-Лукой ли, — он утверждает, что красивей ее нет никого на свете — полный бред! Но, кроме того, он готов поклясться, что она самая чистая и светлая душа в мире. Не— понятно, когда он успел это выяснить: на моей памяти — а я старше его лет на… несколько! — Спящая Уродина ни разу не проявляла вообще никаких качеств, ибо все время спала как убитая. Теперь подумай о той, в которую ты влюблен!.. Петропавел проницательно улыбнулся:
— Той, в которую я влюблен, я ничего не приписываю. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что внешность у нее не фонтан и ума особенного нет, и вообще…
— Ты или не влюблен, или дурак. Петропавел даже не успел оскорбиться — так быстро, с ветки на ветку, исчез Ой ли-Лукой ли в ЧАЩЕ ВСЕГО, оставив после себя в воздухе обрывок странным образом видоизмененной «Песенки герцога»:
Глава 3. Сон с препятствиями
Петропавел долго тряс головой: дурацкая песенка про пельмени не вытряхивалась. Кажется, это она завела его сюда, откуда вообще уже не было выхода. Он сделал несколько проверочных бросков в разные стороны и обнаружил, что ветви деревьев со всех сторон сплелись намертво. Но хуже всего было другое: Петропавел давно уже не понимал, что такое «вперед» и что такое «назад». Чувство пространства исчезло полностью. Да и чувство времени — тоже.
Последние силы ушли на то, чтобы вскарабкаться на дерево. Оказалось, что слева от него — всего в каких-нибудь метрах десяти — ЧАЩА ВСЕГО кончалась поляной подозрительно синего цвета. Сразу за поляной был горный массив. Его цвет не вызывал подозрений. По примеру Ой ли-Лукой ли прыгая с ветки на ветку, весь исцарапанный, Петропавел благополучно приземлился на синюю поляну.
Посередине поляны на пне сидело человеческое существо женского или мужского пола — больше о существе этом по причине полной его неправдоподобности сказать было нечего. Лицо существа, выкрашенное белилами, смотрело в сторону Петропавла, но уловимого выражения не имело. Существо было завернуто в какую-то густую, — скорее всего, рыболовную — сеть, спадавшую до земли.
— Здравствуйте, — осторожно произнес Петропавел и получил в ответ хриплое: «Прикройтесь». Решив, что сейчас на него набросятся, он принял боксерскую, как ему показалось, стойку, но существо не двигалось. Тогда Петропавел, все поняв и смутясь, опустил глаза и увидел, что одежда его состояла теперь сплошь из прорех, сквозь которые светилось худое интеллигентное тело. Оставшиеся после скитаний по лесу лохмотья мало что прикрывали. Петропавел отвернулся и попробовал разложить лохмотья на теле так, чтобы было прилично. Прилично не получилось.
— Где Вы взяли сеть? — спросил он не оборачиваясь.
— На побережье, — ответили ему странно.
— А побережье где?
— У моря, — ответили еще более странно.
Продолжая манипуляции с лохмотьями, Петропавел, чтобы выиграть время, придрался:
— Почему поляна такого дикого цвета?
— Нипочему. Это ЧАСТНАЯ ПОЛЯНА. В какой цвет хочу — в такой и крашу.
По голосу собеседник мог быть либо женщиной с басом, либо мужчиной с тенором. Решив, что во втором случае можно не церемониться, Петропавел спросил напрямик:
— Вы, простите за нескромный вопрос, какого пола?
— Скорее всего, женского, — с сомнением ответили сзади, окончательно сбив Петропавла с толку.
— Нельзя ли поточнее? — не очень вежливо переспросил Петропавел. — В нашем положении это все-таки важно.
— В вашем положении — важно, а в моем нет, — заметили в ответ.
«Оно право», — подумал Петропавел и сказал:
— Может быть, если у Вас нет полной уверенности в том, что Вы женского пола, и остается пусть даже маленькая надежда, что Вы мужчина, я перестану смущаться хотя бы на время и повернусь к Вам лицом?
— Валяйте.
Петропавел осторожно и не полностью повернулся и стыдливо представился. То, как представились ему, потрясло Петропавла.
— Белое Безмозглое, — отрекомендовалось существо.
— Вы это серьезно? — спросил он.
— Не деликатный вопрос, — заметило Белое Безмозглое.
— Извините… Мне просто стало интересно, почему Вас так назвали.
Белое Безмозглое пожало плечами:
— Можно подумать, что называют обязательно почему-то! Обычно называют нипочему — просто так, от нечего делать.
— Белое Безмозглое… — с ужасом повторил Петропавел.
— Да, это имя собственное. То есть мое собственное. Но не подумайте, что у меня нет мозгов: у меня мозгов полон рот! А имя… что ж, имя — только имя: от него не требуется каким-то образом представлять своего носителя… Асимметричный дуализм языкового знака.
— Что-о-о? — Петропавел во все глаза уставился на Белое Безмозглое. Оно зевнуло.
— Фердинанд де Соссюр.
Это заявление сразило Петропавла намертво. Он подождал объяснений, но не дождался. Белое Безмозглое тупо глядело на него, все еще не имея никакого выражения лица.
— Что это значит? — пришлось наконец спросить Петропавлу.
— А зачем Вам знать? — опять зевнуло Белое Безмозглое. — Ведь имена узнают, чтобы употреблять их. Вы же не собираетесь употреблять это имя? Стало быть, и знать его незачем. Язык… — зевнув в очередной раз. Белое Безмозглое внезапно уснуло.
Петропавел выждал приличное время и наконец тихонько дотронулся до сети:
— Простите, Вы хотели что-то сказать?
— По поводу чего? — поинтересовалось Белое Безмозглое.
— По поводу… кажется, по поводу языка.
— А-а, язык… Язык страшно несовершенен! Как это говорят… — тут Белое Безмозглое опять погрузилось в сон.
