Потом начали репетировать. Каждый день после уроков Валентина Петровна шла узнавать, есть ли урок в спортзале, и если урока не было, мы всем классом шли туда и маршировали с речевкой и пели песней. Иногда Валентина Петровна приглашала учительницу физкультуры, Ксению Филимоновну, последить за тем, как мы маршируем.
Дней за десять до конкурса Валентина Петровна устроила «чистку»: убрала тех, кто мог испортить выступление класса.
— Цыганков, тебя на конкурс опасно брать: придешь еще, чего доброго, в грязной рубашке или полоски забудешь пришить. И ты, Журавин, то же самое.
Цыганков был маленький худенький неприметный пацан. Он был самым младшим в многодетной семье, которая жила в частном доме за шинным заводом. Кличка у него была Ссуль: от Цыганкова по утрам часто воняло мочой, и все понимали, что он ночью ссался в постель. Кроме того, он часто приходил в школу в грязной рубашке. Обычно этого не замечали, но когда мы раздевались перед физрой в узенькой вонючей каморке, и он вешал свою рубашку на крюк, видна была грязная полоска на воротнике. Я не называл Цыганкова «Ссуль» только потому, что сам прекратил ссаться в постель уже во втором классе.
Второй неудачник, Журавин, отсидел по два года в первом и во втором, и сидел теперь второй год в третьем. Ему уже было двенадцать или тринадцать. Жура был косой, и рот у него всегда был открыт, но он считался первым хулиганом, курил и состоял на учете в детской комнате милиции.
Кроме них, Валентина Петровна с подсказки Ксении Филимоновны не взяла Коркунову — толстую неприметную троечницу, которая никак не могла попасть в ногу — и меня. Я был высокий и неуклюжий и маршировал некрасиво. Валентина Петровна долго совещалась с Ксенией Филимоновной — я слышал, как они произносили мою фамилию. Валентину Петровну, должно быть, смущало, что я хорошо учился. Но, в конце концов, она, наверно, решила, что интересы всего класса — а то и всей школы, если попадем на «район» — важнее моих интересов.
Я расстроился и пришел домой грустный. Когда я вечером рассказал про все родителям, мама сказала:
— Давай, я пойду в школу и поговорю с этой дурой.
Но папа ее убедил не идти.
— Ты ее только против Сережи настроишь, — сказал он. — За конкурс ведь оценка не ставится, а все оценки зависят от нее.
Скоро я понял, что ничего не потерял, а наоборот только выиграл. После уроков мне не нужно было больше переться в спортзал и маршировать, как дебил. Вместо этого я шел домой, переодевался, включал телевизор или радиолу, обедал, потом садился делать уроки и старался сделать их побыстрее, чтобы потом играть со своим конструктором или рисовать в тетрадках.
Когда до праздника осталась неделя, ради подготовки пожертвовали даже уроками. Если спортзал был свободен уже на первом уроке, Валентина Петровна задавала задание, и класс шел репетировать. Мы — четверо «неудачников» — тоже шли вместе со всеми, а потом, пока остальные маршировали, сидели на длинных облезлых деревянных скамейках у стены и смотрели, как они маршируют. Валентина Петровна всегда психовала.
— Ну, что это такое? — орала она. — Как вы прошли? Как вы спели? Это же стыд-позор. Хотите меня опозорить, учительницу свою? Перед всей школой? Мне другим учителям в глаза будет стыдно смотреть, если мы не займем первое место.
— Сегодня репетируем два урока — второй и третий. Спортзал будет свободен, — сказала Валентина Петровна сразу после звонка.
Класс закричал:
— Ура!
Почти всем нравилось, что вместо уроков класс готовился к конкурсу. Мне было все равно и даже немного обидно: я честно учил уроки, а их никто не проверял.
— Пошлите гулять на втором уроке, — сказал мне и Цыганкову Жура. — Пусть они ходят, хоть обосрутся.
Мы сидели втроем на скамейке. Коркуновой не было — заболела.
— А если заметит, что нас нет? — спросил я.
— Не ссы, не заметит.
Цыганков ничего не сказал, просто пошел с нами. С ним никто не дружил и никуда с собой не звал, и он, наверно, был рад, что Жура позвал и его.
— Пошлите сначала посмотрим — может, булочки в буфет привезли. Тогда можно спиздить, — сказал Жура.
Буфет был рядом со столовой, на третьем этаже. Столовую я ненавидел за то, что там нас заставляли есть липкую невкусную размазню манной каши или водянистое картофельное пюре с рыхлым соленым огурцом. А однажды Иваньков из «в»-класса нашел в котлете таракана, и вся столовая сбежалась смотреть на него, а Ленку Выхину из нашего класса вырвало — прямо на стол.
Зато в буфете, кроме выложенных на витрине засохших бутербродов с сыром, продавались и всякие вкусные вещи — например, пирожки с повидлом по пять копеек. Правда, их завозили редко, а, когда завозили, выстраивалась огромная очередь, и пирожков хватало не всем. Но даже если пирожков не доставалось, были еще булочки с маком, коржики и сахарные крендели. И все это несли на третий этаж от черного хода, к которому подъезжала машина с хлебозавода, прямо по лестнице, потому что грузового лифта в школе не было. Буфетчица Ольга Борисовна — старая сухая тетка — обычно звала на помощь одну из судомоек, и они вдвоем волокли корзину с пирожками и коржиками на третий этаж, стараясь сделать это во время урока, чтобы не пытались украсть что-нибудь из корзины.
Нам повезло. Внизу только что разгрузили машину, и Борисовна с судомойкой в грязном фартуке несли наверх корзину с булочками.
— Подбегаем, хватаем по две — и вниз, — скомандовал Жура.
— Ах, вы, еб вашу мать, поубиваю! — крикнула судомойка, но за нами не погналась. Мы выскочили на крыльцо, забежали за угол и стали, давясь, есть булочки.
— Курить будете? — спросил Жура, когда мы доели.
— Я буду, — сказал я.
— А ты, Ссуль?
— Я тоже.
Жура вытащил из кармана мятую пачку «Примы» и дал нам по сигарете, потом достал зажигалку и прикурил нам и себе. Я держал сигарету во рту, не зная, что надо с ней делать.
— Ты давай, тяни, хули она у тебя там сама горит? — Жура засмеялся.
Я потянул и закашлялся. Посмотрел на Цыганкова — он курил, как Жура, затягиваясь и выпуская дым. У меня так не получалось.
— Пошлите теперь в магазин, батон спиздим, — сказал Жура.
— А ты что, булочками не наелся? — спросил я.
— Не-а.
— Может, оденемся в гардеробе?
— Ну, вы одевайтесь, если хотите, а мне и так не холодно.
Мы тоже не пошли одеваться, остались, как были — в костюмах и тапках.
В магазине Жура шепнул нам:
— Учитесь, бля, дети.
Он незаметно сунул батон под куртку и спокойно прошел мимо кассы и вышел на улицу. Мы выскочили за ним.
— И часто ты это делаешь? — спросил я.
— Всегда, — Жура захохотал. — Понял, Ссуль? Это тебе не в постель ссаться.
Я подумал, что Цыганков обидится, но он ничего не сказал.
— Ну, что, теперь — на лифте кататься? — Жура отломил кусок батона и протянул остаток нам.
