что-нибудь придумаем…
— Нет, пожалуйста, не надо, — всхлипывая, сказала я, сообразив, что лучше не позволять Железняк что-то придумывать.
Через несколько дней благодаря Лукошкиной дошли сведения, что честность Тараканникова с каждым днем тает все больше и больше. Сначала он показания против меня не давал, рассказывал, что вымогал деньги от моего имени без моего ведома. Это было странно — следование истине не в характере Тараканникова. Но потом все стало на свои места: постепенно моя роль в этом деле с каждым новым допросом Тараканникова все возрастала — вероятно, из-за вмешательства Бардакова. Именно ему, в первую очередь, нужно, чтоб вымогательницей была я — только так он может вернуть себе честь и достоинство, существенно потрепанные в «Явке с повинной». Поэтому он через своих следователей легко заключил сделку с Тараканниковым и уже сейчас предпринимает телодвижения по освобождению Вадима под подписку — чтоб было проще с ним договориться. И со стопроцентной уверенностью можно сказать, что они договорятся… Теперь я догадалась, даже кровавые надписи на моей двери — дело рук подонка Тараканникова… И что будет со мной — вместо Вадима в камере окажусь я? Подумать только, моя судьба зависит только от показаний этого мерзавца!
Я не знаю, что послужило толчком к тому поступку, который я совершила в тот же вечер. Может быть, информация о том, что Тараканников продолжает меня оговаривать, и поэтому нам предстоит очная ставка… А может — поведение Соболина.
Мы мирно и уютно поужинали при свечах, Соболин весь вечер шутил и пытался отвлечь меня от грустных мыслей.
Ему это почти удалось.
Но когда мы ложились спать, я зачем-то задала ему вопрос:
— Ты мне не веришь? — пояснять, что я имею в виду, не было нужды.
— Верю, глупая, конечно, верю. — Соболин, как мне показалось, натянуто улыбнулся и обнял меня.
— Честно?
— Честно! Я тебя никогда не оставлю, тем более в такой дурацкой ситуации.
Я ведь тоже виноват в том, что произошло.
— То есть?
— Ну надо было уделять тебе больше внимания, чувствовать тебя. Я знал, что ты хочешь все время быть самостоятельной, а не ощущать себя в Агентстве только моей женой. Я это знал, но ничего не делал.
— Что бы ты мог сделать?
— Ну… не знаю. — Соболин замялся.
Я заподозрила неладное.
— Нет, подожди! Что ты мог сделать?
Сделать так, чтоб Тараканников не подставил меня? Каким образом, интересно?
— Ну нет, не это. Дать тебе возможность заработать, например…
— А! Ты хочешь сказать — ты вовремя не заметил, что я собираюсь ступить на путь нетрудовых доходов? В этом твоя вина? То есть ты тоже считаешь, что я шантажистка!
— Нет. Это не шантаж. Ведь этим все журналисты занимаются… только мягче.
Рыночные отношения: информацию за информацию, неразглашение информации за другую информацию, а другая информация — это деньги. Тонкая грань, понимаешь ли…
Я отвернулась к стене. В горле застыл комок. Теперь все встало на свои места: даже Соболин не верил мне. Что уж говорить о других — об Обнорском, о Железняк, Агеевой. А что говорить о следователях! Перспектива превратиться в уголовницу предстала передо мной как никогда четко. Соболин уже мирно посапывал, когда я медленно встала. Накинула халат и подошла к кроватке, где спал Антошка, склонилась над ним и долго разглядывала его ровный маленький лобик, слегка сдвинутые брови (в этом он пошел в Володю, такой же чрезмерно деловой), насупленные губки. Когда я представила, что не буду его видеть долгое время, сжалось сердце. И тогда я решила…
На кухне в сумочке при свете уличного фонаря я нашла записную книжку.
Интересно, изменился ли у него мобильный за то время, что мы не виделись?
Однажды я помогла этому человеку — почему бы теперь ему не ответить благодарностью?
— Алло, — раздался в трубке хрипловатый голос с кавказским акцентом, от которого просто мурашки пробежали по всему телу. Голос был таким далеким и таким нереальным…
— Алле, Георгий… Георгиевич, это Аня. Из «Золотой пули» Обнорского. Не помните уже, наверное, — забормотала я.
— Анечка! Ха-ха! Конечно помню, зайчик. — Гурджиев говорил так, как будто мы расстались только вчера. — Как дела?
— Плохо. Очень плохо… Меня даже могут в тюрьму посадить.
— Ха-ха-ха! Ну ничего страшного.
Я так говорю, потому что там побывал.
— Я не знаю, что делать.
— Ты уже сделала — позвонила мне.
— Так в чем проблема?
Путаясь в словах и запинаясь, я рассказал всю историю с «Китеж-градом».
Про то, как ездила по садоводствам с убийцей, про сумасшедшего Тараканникова, про говнюка Бардакова, про то, что чокнутый уголовник пошел на сговор со своим «пострадавшим» с целью очернить меня, про то, как никто не хочет мне верить. А Гурджиев в ответ только смеялся.
— Как, ты говоришь, фамилия этого насекомого? И где содержится? — спросил напоследок Гурджиев и попрощался:
Спокойной ночи, зайчик! Не волнуйся.
Я проревела полночи.
Едва я успела нажать на звонок, чтобы охранник Григорий открыл мне дверь, как она сама распахнулась — и навстречу мне вышла массовая делегация из сотрудников Агентства. Ее возглавлял сам Обнорский, держа за шиворот нашего компьютерщика Петю. Каширин скакал сзади и норовил дать компьютерщику пинок. Судя по тому, как злобно шипел на Родю Обнорский, все пинки доставались ему.
Я вжалась в стену, и толпа с шумом двинулась мимо меня. Шествие замыкала Агеева, которая тут же отсоединилась и кинулась ко мне:
— Представляешь, поймали?
— Кого? Это же Петя, компьютерщик!
— Это оборотень! Стихоплет! Этот гнус принимал в поимке злоумышленника самое активное участие. Капканы ставил, ночами дежурил. А сам, оказывается, эти гадости и писал. Честно говоря, я его все время подозревала.
— Зачем он это делал? — я до сих пор не могла поверить.
— Как зачем? Надо же ему было подтвердить свою полезность для Агентства!
Ведь все премии он получал именно за огромный вклад в вычисление борзописца. Надо же ему было оправдывать свое присутствие в Агентстве. — Агеева в крайнем возбуждении взмахнула руками. — Его взяли, когда он перекачивал из своего ноутбука очередную партию стишков. Про тебя там тоже было.
И Агеева процитировала:
— «Анечка Соболина — серая мышка, вымогательство — слава Богу, не вышка!»
