закон 'дембилей' избила Мишу так, что он умер от сотрясения мозга.
Нашлись и свидетели. Среди них – тот, выживший в бойне новобранец. На сей раз прикрыть дело не удалось. Кто-то полетел с должности, кто-то угодил под трибунал. Да только Ксене и крошечному появившемуся на свет Степке было не легче…
Ладно хоть, что родился малыш здоровым, несмотря ни на что.
Ксения была женщина хотя и чересчур заполошная, но решительная. Она поклялась ничего не скрывать от сына, и тот уже в три года знал, что 'папу Мишу убили дембили'. Слово 'дембиль' стало ненавистным и для него, и для Феди. И вовсе не в армии здесь было дело, Федя со Степкой играли и в солдатиков, и в морской бой, и смотрели фильмы про сражения – без всяких мыслей о казарменных жестокостях. А дембили – это были те, у кого тусклый, оловянный взгляд, сытые рожи, речь с ленцой, жующие челюсти. Те, кто готовы отдавить ноги и растолкать всех, чтобы пройти самим. Те, кто в кинозале громко разговаривают и гогочут, когда на экране у героев фильма слезы… И те, кто в тельняшках, беретах и растерзанных мундирах пьяной компанией топают посреди улицы в день своего десантного праздника.
Дембили – это была толпа. И та, которая что-то неразборчиво орет и машет плакатами на площади, и та – в одинаковой серой форме, теснящая и усмиряющая эту площадь умелыми взмахами черных палок, – видел Федя и такое. И по телевизору, и один раз даже на улице.
А еще он видел такую же толпу в американской кинокартине. Тогда только-только разрешили показывать фильмы на божественные темы, и в передаче 'Мы и планета' крутили двухсерийную ленту 'Евангелие от Луки'. И там римские солдаты держали за руки худого избитого человека в венце из колючек, а библейские дембили бесновались, орали и требовали распять его… А ведь, гады такие, совсем незадолго до этого так же истошно вопили: 'Слава Тебе!..' Толпе все равно – славить или терзать. Лишь бы только быть орущим стадом, не думать поодиночке…
Вскоре после этого фильма Федя и принял крещение. Из-за страха перед этой толпой и назло ей. А еще – из сочувствия к тому, кого распяли. И от сердитой радости, что Он воскрес и доказал: есть сила более могучая, чем толпа.
Но конечно, словами такие ощущения Федя никогда объяснить не сумел бы. Потому что было ему тогда девять лет. В ту пору умерла Мишина мама, Степкина бабушка. Жила она без мужа, единственного сына воспитывала одна и после его гибели сразу состарилась, согнулась и непрестанно болела. Одна у нее осталась отрада – внук Степушка. Часто она приходила, пыталась нянчиться с внуком, играла с ним, как могла. Да только получалось это не всегда – задыхаться стала бабушка и часто плакала… Перед смертью просила она выполнить одно желание – окрестить Степушку, чтобы Господь уберег его от всяких будущих бед. Ксения не всегда ладила со свекровью, но всегда жалела ее и это желание выполнила.
Отец и мать в церковь не пошли, были на работе, а Федю Ксения взяла, сказала, что он будет крестным отцом Степки. Но в церкви выяснилось, что это нельзя: сам-то Федя некрещеный. Крестного нашли из числа Ксениных однокурсников, пришедших с нею. А у Феди кто-то (он уж и не помнит кто) спросил:
– А может, и тебя, отрок, обратить в православную веру? Хочешь?
Полумрак церкви казался Феде таинственным и ласковым, люди – добрыми, и не хотелось уйти отсюда как постороннему.
– Ладно, – тихо сказал Федя.
– А в Бога-то веруешь? – спросил какой-то Ксенин приятель. Его шепотом одернули. Но Федя вдруг вспомнил, как перед сном, в сумраке, томился загадками: зачем он на свете, и почему этот свет такой громадный, и кто его создал? И еще вспомнил – как потная, одуревшая от ярости толпа требовала распять на кресте того, кто желал ей только добра…
– Да… – выдохнул Федя. И, не умея как следует объяснить свое сочувствие к тому, кого предали древние иерусалимские дембили, пообещал шепотом: – Я буду за него заступаться.
– Ишь ты… – тихонько удивился кто-то. Но больше ни один человек не выразил своего отношения к столь необычному религиозному взгляду.
Сама процедура крещения Феде запомнилась неясно, все происходило словно в сдвинутом, фантастическом пространстве, где еле выступали из сумерек строгие лица в обрамлении золотистых кругов, искрилась риза бородатого священника и в космической высоте светились узкие окна. Помнил Федя тепло от живых трепещущих огоньков и еще – запах, похожий на тот, который в знойную пору наполняет разогретый еловый лес… Но в этой затуманенности ощущений проступило и осталось потом надолго чувство охватившей его доброты и защищенности…
Отец к известию о Федином крещении отнесся спокойно. Он был вообще спокойный и немногословный. Взъерошил Федину макушку, подержал на ладони его крестик, сказал вполголоса:
– Ладно, вырастешь – разберешься, что к чему. А пока помни – это не игрушка… – И пошел пить крепкий чай на кухне и думать о своих заботах. Высокий, сутулый, всегда занятый делами своей лаборатории тугоплавких соединений.
– Ты хоть в школу-то с крестиком не ходи. А то в пионеры не примут, – заволновалась мама.
Но Федя ходил в школу с крестиком. Потому что иначе – нечестно. Получилось бы, что боится… Впрочем, ничего особенного не случилось. Крестик под рубашкой не видать, а на шнурок не обращали внимания: многие мальчишки так носят на шее квартирные ключи… Потом на физкультуре, когда занимались в открытых майках и шортиках, крестик увидели, но особого впечатления это не произвело. Петька Суровцев сказал:
– Чё, сам крестился или заставили?
Федя только фыркнул: кто, мол, меня заставит?
Витька Шевчук заметил:
– У, медный… У нас дома серебряный есть, дедушкин…
И только глупый Эдька Шаховский заявил:
– Ха-ха! Монах в коротких штанах! – За что получил от учителя Георгия Максимовича обещание 'отправиться из спортзала, открывши лбом дверь'. Это, кстати, не понравилось Феде – Максимыч был похож на дембиля, часто раздавал пинки.
А в пионеры Федю приняли, как и всех. Тем более, что выяснилось: крестик не у него одного… Вожатая разъяснила, что 'сверху есть указание: в пионерах могут быть кто угодно – и неверующие, и верующие, и какие хочешь, потому что организация теперь добровольная и совсем не политическая'. Галстук повязали прямо поверх черного шнурка, который выглядывал из-под белого ворота. И Федя был, конечно, доволен. И все же остался у него какой-то досадливый осадок. Потому что обещание 'бороться за добро и справедливость' давали хором, и было в этом что-то от толпы… А потом сделалось все равно. Потому что оказалось, что главная задача пионера – хорошо учиться, а галстук надо носить, чтобы не записали замечание в дневник.
Верил Федя в Бога по-настоящему? Пожалуй, да. После многих размышлений он пришел к выводу, что есть какая-то Великая Сила, которая правит Вселенной. Без этого трудно было бы объяснить многие загадки – и во всем мире, и в самом себе… А кроме того, так хотелось иногда защиты от бед и угроз. Защиты, которой от людей не всегда допросишься…
Но в церкви после своего крещения Федя не был ни разу. И никогда не молился по-настоящему (да и не знал никаких молитв). Он прочитал в книжке 'Новый Завет' четыре Евангелия и там узнал, что многочисленные молитвы вовсе ни к чему и что Бог знает твою просьбу еще до того, как ты обратился к нему с первым словом. И бывало, что в трудные минуты Федя сжимал крестик в горячем кулаке и мысленно говорил вместо длинных фраз просто: 'Боже, помоги…' Но это случалось всего несколько раз. Обращаться к Богу по пустякам – это было бы попрошайничеством. На одной только Земле людей больше пяти миллиардов, а если во всем Космосе, то мыслящих существ и не счесть! И если каждый будет лезть к Богу со всякими своими мелочами… Другое дело, если уж отчаянно подопрет что-то такое, когда надеяться больше не на кого. А пока есть силы, человек должен делать свои дела в жизни сам. Ведь даже Иисус, который был и человек, и Бог, прошел свой путь на Земле до конца, хотя мог бы с помощью божественной силы мигом избавиться от всех страданий. Не стал избавляться, хотя всякие подонки издевались над ним как хотели. Потому что получилось бы, что он обманул людей. Нарушил бы свой собственный закон… Он ведь лучше всех людей на свете знал, что предательство – это та черная сила, которая может погубить весь мир…
