Ильгет вдруг поднимает голову, и видит перед собой Беллу, и по щеке Беллы ползет слезинка.
Потом она видит Миру и Гэсса, сидящих рядом, и лица их странно похожи. Ильгет тоже хочется заплакать, но сейчас не время для этого.
Дэцин. Ойланг. Иост. Все здесь, только Данг не пришел, не смог, и это понятно. Рэйли. Аурелина. Все родные, роднее и ближе не бывает.
Коринта, разноцветная весенняя Коринта, дурманящий запах роз, маленькие кафе в переулках Бетрисанды, Набережная — вечный праздник. В этот день мы отдались на волю города, и он нес нас по волнам, и маленькие девочки, замирая, глядели на Ильгет — принцессу, белую королеву, и на ее короля с еще не зажившим шрамом от ожога на левой щеке. Вся Коринта узнала о случившемся , и вобрала в себя их счастье так, как вбирает все счастье и горе своих неразумных детей.
Ильгет первой ступила в холл — сразу же зажглись светильники под потолком, и пол, и стены — все засияло, заблестело, отражаясь и переотражаясь в многочисленных зеркалах.
— Вот мы и дома, — тихо сказал Арнис, — ты устала, маленькая?
— Не знаю даже, — ответила Ильгет растерянно, — с одной стороны, вроде не с чего, с другой... как-то слишком много всего.
— Ты есть хочешь?
— Нет, ведь ужинали в кафе... а ты?
— И я не хочу.
— Неужели это правда? — спросила Ильгет, — неужели мы теперь с тобой всегда будем вместе? Будем жить вместе? Просыпаться и видеть друг друга... ну пусть только между акциями... Да хотя бы только до осени. Это же целая вечность!
— Знаешь, я сам в это не верю.
— А я до сих пор, хоть и понимала это, но как-то так... отвлеченно. И вот теперь. Ты — мой муж. Это правда!
— Правда, Иль, — кивнул Арнис. Подошел к ней, коснулся ее плеч, глядя в глаза, — правда, мое солнце.
— Даже если кто-нибудь из нас осенью погибнет, даже если мы проживем только эти три месяца — это и то будет уже слишком много... слишком щедро, — прошептала Ильгет. Арнис поцеловал ее. Это было так же, как в первый раз, на Визаре, только дольше продолжалось.
Арнис смотрел в глаза Ильгет. Мир медленно возвращался на свое место.
— Иль, — спросил он тихо, — тебе страшно?
Она неловко кивнула, отвела взгляд.
— Не бойся,Иль, пойдем. Не бойся, все будет хорошо, поверь мне. Пойдем, ведь уже почти полночь.
... В этом совсем нет ничего страшного. И пошлого ничего нет, и грязного. Ведь когда первые люди жили в Раю, до грехопадения — они были наги, и совсем не замечали этого. А мы сейчас чисты, как они.
Разве, Иль, я не видел тебя обнаженной? Я знаю твое тело лучше, чем собственное, лучше, чем ты его знаешь. Так уж у нас получилось. Я все помню, каждый твой шрамик помню, каждую рану. А эти точки — они не болят теперь? Совсем нет? Иногда понятно, но вот сейчас ведь совсем не больно? Я все-таки буду осторожен. Да и ты ведь меня видела всяким, верно? Разве мы от этого становимся хуже, оттого, что нет одежды?
Я знаю, Иль, почему ты боишься, я все понимаю. Понимаю, почему так сжалось твое тело, почему плечики поникли, съежились, будто пытаясь защитить грудь. Но не бойся, Иль, ведь я совсем другой, ведь я люблю тебя, моя драгоценная, моя радость, разве я могу причинить тебе боль? Солнышко мое, ну давай, я возьму тебя на руки. Просто вот так возьму, а помнишь, как я тащил тебя на Визаре? Да нет, нисколько не тяжело. И тогда было не тяжело, и сейчас. Только страшно было, я так боялся, что не донесу, что ты умрешь. Тебе хорошо вот так, тепло? Правда?
У тебя такие трогательные ключицы. Тоненькие, маленькие. Точно куриные лапки. Можно, я их
