этом мероприятии.
Эндрю явился одним из первых, с целым капральством землемеров, охотников, проводников и прочих, их было двадцать пять человек, все они были сильные, смелые и к тому же искусные стрелки. Их начальнику дали чин лейтенанта, и так как он стал старшим среди офицеров одного с ним чина, то вскоре был произведен в капитаны; когда я с ним познакомился, он был уже в этом чине, выше которого и не поднимался.
Революция, имеющая народный характер, не всегда выдвигает людей, получивших наилучшее образование; а скорее выдвигает тех, кто имеет другие качества. Но не совсем было так в нашей национальной борьбе. Странный, но при этом неоспоримый случай, что ни один из наших молодых солдат в продолжение всей войны не достиг высокого военного звания силой своего таланта. Может это нужно отнести частично к тому, что в подобной борьбе, от начальников требовались осторожность и осмотрительность и что зрелые годы и опытность предпочитались молодости и удальству. Эндрю Койеманс, по прибытии в армию, был по своему общественному положению выше почти всех офицеров, служивших в полках, выставленных северными колониями.
Правда, воспитание его не соответствовало его происхождению, но в то время, за редким исключением, нью-йоркские голландцы, имевшие даже состояние, редко заканчивали учебные заведения. Поэтому соседи наши янки имели большое преимущество перед нами. Они отсылали своих детей в школы, и хотя те получали начальное образование, все же они стояли выше в кругу неученых. Эндрю не домогался этого различия. Он умел читать и писать и этим ограничил все свои знания; математика была для него камнем преткновения, о который разбились все его надежды, как землемера.
Одно обстоятельство из жизни Вашингтона, а именно то, что в молодости своей он немного занимался межеванием, было всегда источником справедливой гордости для Эндрю. Он чувствовал, как велика была честь занимать хоть второстепенное место, в том звании, которое было удостоено вниманием такого великого человека. Я помню, однажды мы были вместе в Саратоге и главнокомандующий проехал верхом мимо нашей палатки, и капитан Койеманс сказал мне с сильным выражением:
«Посмотрите, Мордаунт, мой храбрый воин, вот едет его превосходительство! Я был бы счастливейшим человеком, если бы мог нести цепь в то время, когда он размежевывал участки своей земли».
В произношении Эндрю, который вообще говорил хорошо по-английски, было слышно что-то голландское, особенно когда он воодушевлялся. На протяжении всех моих поездок в лагерь я привязывался к нему все больше и больше; эту дружбу он внушил мне оригинальностью и благородством своего характера.
Благодаря происшествиям, которые произошли во время каникул, мой курс наук продолжался шесть лет, и в девятнадцать лет я вышел из коллегии. Во время осады Чарлзтауна я служил прапорщиком в батальоне моего отца. И в то же время я попал под командование капитана Койеманса; это еще больше укрепило мое расположение к нему, которое я чувствовал к старому воину.
Я говорю старому, потому что в то время Эндрю было не меньше шестидесяти семи лет, но он был бодр, деятелен, подвижен, как юноша.
Я искренне любил моих родителей, во-первых, потому, что они были мои родители, во-вторых, потому, что не хотел бы иметь других; я любил мисс Мэри Уаллас, или тетушку Мэри, как меня приучили ее называть, так как это было добрейшее существо; я любил майора Дирка Фоллока, как доброго друга, который не раз помогал мне своими советами и опытом; я любил негра Джепа, слугу моего отца, как все мы любим преданных нам слуг; но Эндрю я любил сам не знаю за что. Он был человек грубых понятий, делал странные заключения о земле и том, что на ней происходит, но был олицетворенная откровенность и честность. Этот человек был пропитан предрассудками, но при всем этом я любил его, был к нему привязан; и когда заключили мир в 1783 году и мы были распущенны, я со слезами расстался с Эндрю. Мой дедушка, генерал Литтлпэдж, умер тогда. При роспуске войск правительство повысило каждого офицера в звании: я получил звание капитана, а мой отец, который выполнял за последний год должность полковника, получил ранг бригадира, в котором и остался до самой смерти, — вот и все, что он успел приобрести за семь лет трудом и самоотверженностью. Наш край был беден, и мы дрались не для личной награды, а для общей пользы. Нужно согласиться, что Америка внушает своим детям прекрасные правила; вся ее система наград относится к воображению и душевным качествам. Два двигателя в ней: добродетель и патриотизм. Но при этом мы часто бьем других так же, как и нас бьют.
Заканчивая эту главу, я должен заметить, что Эндрю Койеманс не принял майорского звания, которое предложили ему после конгресса 1783 года. Он оставил армию в чине капитана и отправился искать свою племянницу, которую должен был взять на свое попечение, и навсегда решил остаться землемером.
Глава II
Из предыдущей главы видно, что если я и приобрел какие-нибудь сведения, то, конечно, этому не был обязан последовательному, методическому изучению предметов.
Нет сомнения, что образование сильно пострадало во время революции в последующие двадцать лет. Пока мы были колонистами, к нам приезжали хорошие европейские учителя, но с началом волнений приезды эти в основном прекратились, и возобновились спустя продолжительное время, после подписания мира.
Отношения, которые я имел с армией, часто отвлекали меня от родительского дома, несмотря на все искушения, бывшие в нем. Не говоря уже о матушке и бабушке, обожавших меня, не говоря о тетушке Мэри, которую я любил почти так же, как матушку и бабушку; у меня были две сестры, одна из них была старше меня, а другая младше. Старшая сестра, которую звали, как и матушку, Аннекс, была на шесть лет старше меня, она вышла замуж за богатого владельца, господина Китльтаса, и жила очень счастливо. У них было несколько детей; они постоянно жили в Детчессе, и поэтому матушка переехала туда на время. Я чувствовал к Аннекс такое расположение, как брат к сестре, гораздо старше его, доброй, внимательной и преданной ему; но маленькая Кэтрин, или Кэт — была моя любимица. Кэт была на четыре года моложе меня. Мне исполнилось двадцать два года в то время, когда распустили армию, следовательно, Кэт исполнилось в то время восемнадцать лет. Она была очень резвая, когда я расстался с ней в 1781 году, отправляясь в полк в чине прапорщика, она была свежа и прекрасна. Я помню, как часто мы с Эндрю разговаривали целыми часами о наших любимицах: он — о своей племяннице, я — о младшей своей сестренке. Тогда я думал остаться навсегда холостым, поселиться вместе с сестрой, которая была бы моим другом, распоряжалась бы хозяйством, видя во мне своего защитника и руководителя. Великим счастьем в жизни для всех нас были мир и независимость; достигнув их, никто из нас в полку не сомневался в будущем.
Смешно было видеть, с каким жаром, с какой наивной простотой старик землемер мечтал об этих детских планах. Племянница его была сирота. После смерти матери своей, сестры землемера, у нее никого не осталось из родных, кроме дяди. Правда, племянницу приютила подруга ее матери, которая любила ее и дала ей образование гораздо лучшее, чем она могла получить у своего дядюшки, но эта добрая женщина умерла в 1783 году, и поэтому Эндрю вынужден был серьезно подумать о судьбе своей племянницы.
Старик землемер из-за гордости и из-за любви к ней ни за что не соглашался, чтобы она жила трудом своих рук.
— Что бы стал делать этот ребенок? — сказал однажды мне Эндрю. — Носить цепь она не может,
