У хребта не было обратного склона.
Не было ничего, кроме тумана. Зеленый и непроницаемый, он наползал на реальность мира, словно поедая его заживо, и старая плоть распадалась, растворялась в накатывающем приливе.
Моэру с Хиндом переглянулись.
Небывалая тишина.
Они смотрели друг другу в глаза. Они напрягали волю, видя лишь то, что хотели видеть.
Хинд всполошился.
— Что происходит? — шепотом спросила Моэру.
Даже он не знал, что это.
А потом им послышался зов.
Вдруг не стало воздуха.
Моэру повернулась в сторону тумана, быстро шагнула в него — с сумрачной отмели в темноту чернее ночи.
Было ли это игрой клубящегося тумана или действительно две фигуры канули в этот непроницаемый мрак? Хинд наконец понял, что произошло, и, не оглядываясь, побежал вниз по склону, к широкой реке — туда, где бушевал Кай-фен.
Оно подошло к нему, крича посреди одинокого ветра, трепавшего тонкие сосны на последнем холме его души.
Щупальца страшной твари, если это были щупальца, обвились вокруг его тела, раздирали его плоть, впивались в кости, перемалывая их в муку.
Но он держался на последних обломках своего существования, зная, что у него есть ключ.
Но какой?
Спокойствие вливалось в душу, по мере того как смерть забиралась все выше.
И он впустил яркую искру, живительный дождь в сердцевину его естества, потому что ему уже нечего было терять и ему ничего больше не оставалось — только это. Что бы оно ни несло в себе…
Спасение.
Он воззвал к силе. Он наконец понял, что он теперь чародей. Понял и принял это. Карма. И кое- что еще. Он принял правду о себе, открыв все шлюзы. Поначалу он хотел призвать женщину-кузнеца, ибо открылось ему, что у него нет якоря, а значит — и прочности, и именно поэтому он не в силах противиться разрушению, растворению в Дольмене. Ему нужно что-то, за что можно уцепиться. Ему нужна она… Он направил свой разум на покрытые снегом склоны Фудзивары, но перед мысленным взором предстала такая картина: остывший горн, пустой дом… Значит, ответ — не в ней. Тогда в чем же?
Он звал, и зов его был криком чаек с бескрайнего берега; он перестал тонуть, перестал прятаться от себя. Он почувствовал, что она уже близко, последняя треть его сущности, обретя которую, он обретет целостность — последнее творение дор-Сефрита, завершению которого помешало яростное нападение Дольмена на Ханеду.
Они не сольются…
Но почему?
Он погрузился в себя, не обращая внимания на уничтожение, охватившее его существо.
И нашел ее в себе — женщину-кузнеца.
А потом она вошла в него. Его закружил вихрь сияющих искр — красных, зеленых и голубых, — и он прикасался к ним, то к одной, то к другой, в изумлении и восторге, смеясь и крича, и все его существо осветилось осознанием того, что он обрел наконец целостность, что именно этого и боялся Дольмен. Больше не было владык и могущественных покровителей, — поэтому и умер Эгир, — больше не было мудрецов. Детство закончилось.
Ронин, Сетсору, а теперь и Воин Заката гладили грани последней трети его сущности. Красная, зеленая, голубая. Крин, Моэру и Мацу. Любовь, сила и вера. Слияние всех его свойств, всей его мощи: Дай-Сан.
Энергия струилась в теле, как могучий поток воды, бесконечной, бездонной, не имеющей возраста. Он подумал о последней уловке дор-Сефрита. Маг, понимающий неминуемость своего поражения, выбросил на игровой стол свою последнюю карту: он создал женщину-кузнеца, воспользовавшись сущностью Мацу, взятой из погруженного в сон рассудка Воина Заката. В качестве вехи. Подсказки. И Воин Заката все понял как надо. Теперь его вселенная сделалась бесконечной, ибо высветился источник его неубывающей мощи — он сам.
Его огромные пальцы, защищенные перчаткой из шкуры Маккона, сомкнулись на рукояти Ака-и- цуши, и он вогнал его сияющее острие прямо в сердце Дольмена. Его могучий напор безжалостной плетью хлестнул по твари, уже почти поглотившей его. Стрелы сине-зеленого огня, горячее солнечного ядра, расплескались разорванной лентой вдоль лавандовых кромок его сокрушающего клинка, прокатившись по всей длине — от гарды до обоюдоострого острия, — и вырвались наружу, сжигая все на своем пути. Послышалось тихое жужжанье, которое становилось все громче одновременно с нарастанием тепла, пока не заполнило весь его мир, сравнившись по силе звучания с отчаянным биением его сердца. Радостное возбуждение переросло в экстаз.
Наверно, Дольмен закричал, осознав приближение смерти.
А потом на него вдруг нахлынула штормовая волна — жизненная сила Дольмена, рвущаяся бурлящим потоком из ран, нанесенных необузданной яростью Ака-и-цуши. Теперь он вобрал в себя всю ужасную историю этого существа. Перед мысленным взором мелькали устрашающие картины разрушения и мучений, одна омерзительнее другой. Привкус неизмеримого отчаяния.
Воздух зыбился и колыхался, пока он рубил мечом. Потом атмосфера вскипела мириадами лопающихся пузырьков. Горизонт вздыбился, и послышалось смутное, хриплое шипение пара под немыслимым давлением. Оглушительный невыносимый вой, а потом…
Беззвучный шрам на материи вселенной.
Когда Мойши увидел за рекой эту высокую сияющую фигуру, он не знал, что и подумать.
День близился к вечеру. Последний бледный луч солнца пропал в пелене мокрого алого снега.
Даже при том, что народ Мойши сразу включился в сражение, войско людей все равно было вынуждено отойти под жестким напором противника к стенам Камадо. Поражение казалось неминуемым, поскольку осада крепости означала голодную смерть для всех, кто в ней укроется.
Но потом ход битвы вдруг переломился, причем случилось это настолько быстро, что никто не мог точно сказать, когда именно все началось. Черные насекомоглазые риккагины, столь умело управлявшие силами неприятеля, неожиданно стали терять контроль. Впечатление было такое, что они лишились рассудка, потому что вдруг начали направлять своих воинов так, что те наталкивались друг на друга, сминая ряды. Пикинеры гибли целыми отрядами, попадая в ловушки.
Вперед вышли буджуны, которые вернулись с участка, где уничтожили остатки воинства мертвоголовых. Теперь они принялись за насекомоглазых риккагинов и перебили их всех до единого. Остальные солдаты из войска людей, весь день опасавшиеся вмешательства Макконов и Дольмена, увидели, что эти ужасные порождения колдовства больше не наступают, и, избавившись от суеверных страхов, яростно обрушились на врага.
