Вскоре они все ушли.
Солнце сильно припекало. Наверное, близился полдень. Метой стал еще белее, но приподнялся, сел и сказал, что в глазах у него больше почти не двоится.
— Нам надо уйти в тень, Гейна, — сказал Эсдан. — Метой, ты можешь встать?
Он шатался, спотыкался, но смог идти без помощи, и они перебрались в тень садовой ограды. Гейна ушла за водой. Камма несла Рекама на руках, прижимала к груди, загораживала от солнца. Она уже долго ничего не говорила. Но когда они сели там, она сказала полувопросительно, безучастно глядя по сторонам:
— Мы тут совсем одни.
— Наверное, и другие остались. В поселках, — сказал Метой. — Потом придут.
Вернулась Гейна. Ей не в чем было принести воды, но она намочила свой платок и накинула его на голову Метоя. Мокрый и холодный. Метой вздрогнул.
— Ты сможешь идти как следует, тогда мы пойдем в домашний поселок, резаный, — сказала она. — Есть, где жить. Там.
— Я рос в домашнем поселке, бабушка, — сказал он. И вскоре он сказал, что может идти, и они захромали, побрели по дороге, смутно знакомой Эсдану. По дороге к клетке-укоротке. Дорога казалась очень длинной. Они подошли к высокой стене поселка, к распахнутым воротам.
Эсдан повернулся, чтобы посмотреть на развалины большого дома. Гейна остановилась рядом с ним.
— Рекам умер, — еле слышно сказала она. У него перехватило дыхание.
— Когда?
Она покачала головой.
— Не знаю. Она хочет держать его. Она кончит держать, и тогда отпустит его. — Гейна поглядела в открытые ворота на ряды хижин и длинных домов, на высохшие огородики и пыльную землю.
— Там много младенчиков, — сказала она. — В этой земле. Два моих. Ее сестры.
Она вошла в ворота, и Камма с ней. Эсдан еще постоял, потом тоже вошел сделать то, что должен был сделать: выкопать могилу для ребенка, а потом вместе с другими ждать Освобождения.
