просто богатая туристка. Она ходила в оперу — теперь у нее имелись деньги, чтобы покупать билеты в партер. Каталась по венским улочкам в коляске, запряженной парой холеных гнедых. Кучер ждал ее, пока она посещала музеи, дворец Хофбургов или собор Святого Стефана.
«Потом… Я все решу потом…»
Женя гнала от себя мысли, что же ей делать дальше: где скрываться, чем заниматься… На что ей употребить далее свою двадцатипятилетнюю жизнь…
Вот и сейчас она, стараясь ни о чем не думать, вошла в свое любимое кафе «Моцарт».
Бармен узнал ее. «Это плохо, — лениво, краешком сознания подумала Женя. — Мне нельзя заводить знакомых. Мне теперь надо всю жизнь бежать… Бежать от „Глобуса“ с компанией… От Боброва с его конторой… Нигде нельзя задерживаться… Нельзя заводить друзей… Ну, может, только в старости, годам к тридцати пяти…»
— Мадам Мария? — весело сказал бармен по-английски. — Что будете пить? Кушать?
Женя представилась этому бармену как Мария, словачка, туристка — чтобы оправдать свой славянский акцент и внешность.
— «Эспрессо», — ответила Женя. — Рогалики с маслом. Затем омлет. И, после омлета, еще один «эспрессо». И все сегодняшние газеты… Словом, все как всегда.
— Слушаю, пани. Просимо, — ответил бармен — как он думал, по-словацки.
Женя заняла место — по привычке у окна. И лицом к двери: чтобы видеть всех входящих в бар. И наблюдать — через зеркальные витрины — всех проходящих по улице. Она уже разведала: у бара есть запасной выход, из подсобки в параллельный переулок. «Интересно, имеются ли здесь, в Вене, у Мишиной конторы свои люди? Резиденты? Или как это называется? — спросила она себя. Мысли текли лениво-лениво и где-то в глубине сознания, словно бы речь шла не о ее собственной судьбе, а об ином, постороннем, человеке. — Конечно же, есть… — ответила она себе. — И не один…»
Но мысли о том, что кто-то из России ее может поймать, уже потеряли для Жени свою остроту. Когда она смотрела на чистую, сытую улицу и вдыхала запахи «эспрессо» и омлета, подобная перспектива казалась ей совершенно нереальной.
— Просимо, — сказал бармен и поставил перед Женей здоровенную тарелку с омлетом, пару рогаликов на другой тарелке, блюдце с маслом и чашку черного кофе.
— Данке шен, — кивнула Женя, улыбнулась. Бармен ей нравился. — Мучас грациас. Сенкс э лот. Большое спасибо. Аригато [28].
— Не стоит благодарности, — ответил бармен по-немецки. — Сейчас принесу газеты.
Через три минуты (Женя уже осушила первую на сегодня чашку «эспрессо») бармен притащил «Интернешнл геральд трибюн», «Тайме», «Фигаро». (Женя читала по-английски и по-французски — но не по-немецки.)
— И еще, — расплылся в улыбке бармен, — у меня для вас сюрприз. Ваша, словацкая «Народна Оброда». И — русские газеты. Вы ведь читаете по-русски?
Бармен положил ей на стол «Известия» и «Комсомольскую правду».
У Жени вдруг заныло под ложечкой. Стало муторно. «Неужели он догадался? — промелькнула мысль. — О чем-то — догадался?»
— Да, эти газеты тоже оставьте, — сказала она, стараясь ничем себя не выдать. — Я читаю по- русски. Чуть-чуть. Языки похожие. Я учила русский язык в школе.
«Зачем я рассказываю ему? Почему оправдываюсь?» Тот страх, что был обычен для ее последних дней в Москве, вдруг вернулся: накатил изнутри, обдал жаром. Она глянула на бармена. Тот радушно улыбался.
— О, русский — очень трудный язык, — сказал он. — Я вам не завидую. — И отошел.
В баре не было ни одного человека: время завтрака давно прошло, час ленча еще не наступил.
«Ерунда. Ни о чем он не догадался. Газеты на русском ничего не значат. Он просто хочет услужить клиентке. И я ему нравлюсь».
Хотя с момента ее бегства из Москвы прошло уже десять дней, газеты — ни русские, ни тем более иностранные — даже словом не обмолвились ни об агентстве «Глобус», ни о крупном компьютерном ограблении при участии босса «Инстолбанка». Молчал об этом и телевизор. (В номере Жени ловились два русских канала — ОРТ и НТВ.)
«Почему они не стали ни о чем сообщать? — ломала голову Женя. — Ведь Миша говорил, что они, его контора, собираются предать все делишки „Глобуса“ гласности… Чтоб другим неповадно было… Впрочем, кто такой Миша?.. Всего лишь капитан госбезопасности. Над ним — еще десяток начальников, один другого выше. Целая пирамида… Вот оно. его начальство. — взяло и перерешило по-другому… А может, им, для огласки и для полноценного следствия, как раз не хватает меня — живого свидетеля? И они, „кагэбэшники“, сейчас ищут — именно меня? Ищут по всему миру?»
Опять противно засосало под ложечкой. «Не думай об этом! — прикрикнула на саму себя Женя. — Может, чтоб забыться, заказать вина или рома?.. Прямо сейчас, с утра?.. Нет, нельзя. Так и спиться недолго… Ну и что? Кого это сейчас волнует — сопьюсь я, не сопьюсь? Кого на свете я вообще волную? Уже много лет, после смерти мамы, я не волную ровным счетом никого».
После недолгой борьбы с собой Женя все-таки решила отказаться от спиртного и принялась за омлет.
Поджаристый омлет с сыром показался безвкусным, словно сделанным из пенопласта. «Будто реквизит… А ведь я так люблю омлет… Что-то у меня со вкусом… И что-то к тому же происходит с нервами… Нет, пора двигать из Вены… Куда-нибудь подальше… Сегодня же надо рассчитаться за гостиницу, взять машину напрокат — и вперед, в Париж… А потом в Испанию… А затем — сесть на пароход и уплыть в Южную Америку… Там, в Аргентине, говорят, Борман тридцать лет скрывался… И никакое ФСБ вместе с ЦРУ его не нашло… А я — что? Разве я — Борман?.. Совсем не похожа на военную преступницу… Я, по большому счету, и не преступница вовсе… Подумаешь: вор у вора дубинку украл… Да таких преступников, как я, в России — дюжина на каждую сотню населения… А из числа тех русских, у кого есть деньги, чтобы попивать кофий в Вене, — три дюжины…»
Подбадривая себя, Женя через силу все-таки доела омлет. Глазом в это время косила в «Известия». Читала — и ни слова не понимала.
— А-а, вот и она! — вдруг раздался сзади знакомый голос.
Пугающе знакомый. Звучащий по-русски.
— Штирлиц, — глумливо продолжил голос, — читал газету «Известия», и его мучительно рвало на Родину!
Женя резко обернулась. Рядом с ее столиком стоял Миша Бобров. Миша был в майке и дорогом пиджаке. Из кармана пиджака свисали темные очки.
— Позволишь присесть? — по-прежнему весело спросил он.
Женя лишилась дара речи. Она даже не кивнула. О тарелку звякнули ее вилка и нож. Не дождавшись приглашения, Миша взял стул и уселся рядом с ней.
— Дабл скотч, визаут соуда, визаут роке! [29] — полуобернувшись, крикнул он бармену на дурном английском.
— Может, выпьешь чего-нибудь со мной? — дурашливо спросил он Женю. — За встречу? За нашу встречу?
— По утрам не пью, — собрав остатки самообладания, выдохнула она.
Язык плохо слушался ее. «Как же быстро они меня нашли, — мелькнула полная отчаяния мысль. — Как быстро!..»
Бармен с непроницаемым лицом принес и поставил перед Мишей бокал с виски.
— Прикажете подавать ваш кофе, мадам? — спросил у Жени.
— Да-да, — рассеянно пробормотала она.
— Вот ты где оказалась, — по-прежнему весело проговорил Михаил. — В Вене. Я почему-то так и подумал. Вена — прекрасный город для юных девушек. — Он сделал добрый глоток виски. — А ты к тому же сентиментальна, матушка… Достаточно прочитать твой психологический портрет, чтобы понять: да она и не может скрываться нигде, кроме как в Вене…
Пока Бобров разглагольствовал, Женя сидела, окаменев.
