«Космополитэна». Праздничный мартовский «Космо» весил три пуда, и просматривать его можно было бесконечно, отмокая после тяжкой трудовой недели… Однако не могла же Катя отказать ради журнала любимому племяннику?! Видать, у него и впрямь неприятности. Поэтому она взяла мобильник и быстро протелеграфировала (то есть «проэсэмэсила» — так, что ли?):
«Приезжай прямо сейчас! Есть паэлья, сможешь ее съесть».
Ленчик откликнулся немедленно:
«Да ты поэтесса. Скоро буду».
Вот свинья, подумала Катя, насмехается над старшими. Поэтессой обозвал. И что значит: «Скоро буду»? «Скоро» — это как? Через пять минут? Пятнадцать? Или через два часа?
Н-да, такая уж привилегия у юности: быть равнодушным ко всему, что не относится впрямую к ее собственной жизни. В том числе и к своим родным. Катя сама точно такой была — всего лет десять назад.
Вздохнув, Катя выпустила воду, уже успевшую залиться в ванну, и отправилась на кухню: провести ревизию холодильника. Паэлья — паэльей, но ею дело вряд ли ограничится: Ленька метал будь здоров, что бы с ним ни случалось.
…Ленчик явился через пятнадцать минут с тремя замороженными тюльпанчиками.
— С наступающим Восьмым марта, тетенька, — пробормотал он, протягивая букетик Кате.
— Лелик, окстись! До восьмого марта еще две недели. Ты, компьютерщик, считать-то умеешь?
— Не очень хорошо, — парировал племянник. — Так, на семь-восемь, и то с калькулятором. А что, рано цветочки дарить, да? Тогда я могу забрать.
— Ох, Лелик! Наглость твоя не имеет границ.
— Я знаю.
— Ты меня своими цветами конкретно пугаешь. Я и без того думаю: что же могло случиться, чтобы ты ко мне вдруг заявился? Да еще в пятницу вечером? Неужели Машка беременна?
— Не дождетесь, — нахмурился Леня.
— Тогда что?
— А я-то думал, здесь паэлью дают, а не мозги полоскают…
— Хорошо, тогда мой руки — и давай за стол.
— Фу. Как пошло, в мамином стиле: «мой руки», «давай за стол».
— Не хочешь? Кормить не буду.
— Хочу, тетенька! Очень хочу!
Катя давно открыла секрет кормления племянника — порцию ему надо подавать ровно такую, чтобы казалось: обычный человек столько съесть не в состоянии. Однако Лелик всякий раз уминал, и с пребольшим удовольствием.
Вот и сейчас она навалила ему двойную дозу паэльи, рис аж за края тарелки высовывался — а Лелик ничего, слопал за милую душу. Срубил — и очевидно повеселел. Лицо разгладилось, зарозовело, глаза заблестели.
— Ох, хор-рошо! — с чувством произнес племянник, отвалившись от еды.
— Вкусно?
— Еще как! Супер! Просто чудеса творишь! Паэлья лучше, чем в Испании.
— А ты что, был в Испании?
— Нет, — быстро ответил племянник, — но паэлья у тебя все равно вкуснее.
— За что люблю я тебя, Лелик, — благодарно проговорила Катя, — умеешь ты сказать доброе слово.
— А что, Паша твой Синичкин не умеет?
— Куда ему! Из него простое «спасибо» клещами нужно вытягивать. Одно слово, мент — хоть и бывший.
— А где он, кстати, сейчас?
— Понятия не имею. Наверно, у себя, на Дмитровке. А может, по бабам шляется. Он у нас теперь человек свободный.
— Вы что с ним, опять поругались? — участливо поинтересовался Ленчик.
— Опять, — вздохнула Катя. — Но на этот раз, думаю, уже навсегда.
— Жа-алко. А у меня к нему дело было.
— Звякни ему сам. Телефоны знаешь.
Племянник скривился, но Катя продолжила:
— Он, наверное, даже обрадуется. Люди склонны любить тех, кому они сделали добро.
— Супер! — восхитился Ленчик.
— Что?
— «Люди склонны любить тех, кому сделали добро». Ты сама придумала? Гениально!
— Ты сегодня, Лелик, что-то подозрительно сладкий. Ну-ка, давай выкладывай, что случилось.
— Со мной — ровным счетом ничего.
— А с кем тогда? С мамой? — встревожилась Катя.
— Нет, у нее тоже все нормуль. Как всегда: занудствует да каши мне варит. — Ленчик скривился.
— Тогда у кого проблемы?
— У моего ближайшего и лучшего друга.
— Рассказывай.
— Тебе по-мужски излагать — или по-женски?
— В смысле?
— Женщины обычно повествуют по порядку: с чего началось, как продолжалось, чем закончилось. А мужики сначала выкладывают самое главное, а потом уже переходят к деталям.
— То есть перескакивают с пятого на десятое. Ладно, рассказывай как хочешь, юный спец по тендерным проблемам.
— И спрашивать не буду, кто такой этот гендер…[1] Короче, рассказываю. В привычном тебе женском стиле.
И Леня поведал Кате следующее.
…Еще на втором курсе к ним в группу пришел новенький. Он год проболел (или прокосил, Ленчик точно не знал), брал академку, отстал на курс. Звали его Антон Старостин. Прошло достаточно непродолжительное время, и он стал Лениным закадычным другом. Во многом сему способствовало то, что Антон был мегапрограммистом — лучшим на курсе.
— Лучше тебя? — удивилась Катя.
Вопрос был неслучаен. Ленчик являлся всем известным — во всяком случае, в масштабах семьи — программистом, компьютерщиком, хакером. Казалось, для него нет ничего невозможного. Проникнуть в сеть сотового оператора и пополнить счет парой сотен долларов — пожалуйста. Взломать сайт хозарских сепаратистов — ничего нет проще. И потом, звание победителя Всемирной компьютерной олимпиады в Кейптауне (которое с гордостью носил Ленчик) тоже абы кому не дадут.
— Увы, — вздохнул племянник, — Тоха был лучше, как ни обидно признавать сей прискорбный факт. Но… Как говаривал Аристотель, Платон мне друг, но истина дороже.
— Это Сервантес говаривал, — машинально поправила Катя. — Во второй части «Дон Кихота».
— Правда? — рассеянно изумился Ленчик. — Ну, какая разница. Главное, Тоха был в наших компьютерных делах очень крут. Мы с ним не раз и не два сходились в честном поединке. И почти всегда он меня — делал… Выражаясь доступным тебе, филологине, языком: если я по компам мастер спорта или, — скромно добавил юноша, — мастер спорта международного класса — то он был гроссмейстером.
