калифорнийские летние театры, это самое я и делаю. Вокруг полно молодых талантов. Во всяком случае, я должен увидеть всю твою пьесу целиком, прежде чем сделать какой-то вывод.
— Я заметил тебя сегодня днем в театре, — заметил Марвелл. — Кстати, что там произошло, — вся эта безобразная сцена с Кэти и ее парнем, а потом между Кэти и отцом?
— Понятия не имею. Я смотрел на сцену.
Марвелл поднялся, чтобы налить себе еще. Двигался он почему-то вдоль стен комнаты, словно пугливая лошадь.
— У девушки есть проблемы, — сообщил он мне через плечо. — Моего бедного, милого Джеймса положительно заездила женская часть его семьи. Менее ответственный человек просто удрал бы отсюда.
— Это еще почему?
— Они вытягивают из него все соки, их эмоции непереносимы — Марвелл слабо улыбнулся, глядя куда-то поверх своего бокала. — Начала его мать, когда он был еще совсем маленьким мальчиком, и это продолжается много-много лет, а он даже и не подозревает, что им играют, и каждая в своих интересах. Теперь вот жена и дочь тоже... опустошают душу и нервные клетки этого милого человека. — Может быть, он осознал, что говорит лишнее, то, что не надо знать литературному агенту, и резко сменил пластинку:
— Я всегда недоумевал, почему его мать решила поселиться здесь, на таком голом откосе. Она могла жить где угодно, по своим средствам, понимаешь, где угодно. Но предпочла высохнуть здесь под этим жутким солнцем...
— Некоторым оно нравится, — заметил я. — Например, мне — урожденному калифорнийцу.
— Неужели ты можешь выносить эту жару, эту расстраивающую психику монотонность климата?
Монотонность климата и все такое я готов выносить. Вот монотонность фальши выносил я с большим трудом. Фальшивых друзей, фальшивых радуший, фальшивого творческого бескорыстия — тоже. Я объяснил англичанину, что в Южной Калифорнии бывает два сезона, жаркий и прохладный, будто в континентальном климате.
— О, совершенно, совершенно верно, — ответил Марвелл и наполнил свой бокал еще раз, пока я допивал не спеша остатки первого. Виски, казалось, никак на него не действует. Он был в возрасте Питера Пэна, бойкий на язык, вежливый и эксцентричный. Я понял, что Марвелл и впрямь был очень привязан к Джеймсу Слокуму, но все, что он говорил по этому поводу, преподносилось столь неопределенно, хоть и бойко, что я никак не мог ухватить суть или хотя бы определить, где она находится.
Я обрадовался, когда вошла в комнату Мод Слокум. Ее белозубая улыбка так и блестела, казалось, освещая сумрачную пещеру. Свои эмоции она оставила на веранде и вполне владела собой, хотя ее глаза смотрели словно сквозь меня и далеко за пределы гостиной.
— Здравствуй, Фрэнсис.
Тот привстал и снова плюхнулся на сиденье.
— Вы должны простить меня, мистер Арчер, я невнимательная хозяйка...
— Что вы, что вы, миссис Слокум.
На ней было привлекающее внимание платье в черную и белую полоску, узкое в талии и с глубоким вырезом наверху. Надо отдать должное: одевалась она со вкусом.
— Фрэнсис, не будешь ли так любезен пойти поискать Джеймса? Он где-то рядом с домом.
— Хорошо, хорошо, дорогая, — Марвелл, казалось, был доволен, что у него появился предлог уйти из гостиной. Рысью выбежал он из комнаты... Чуть ли не в каждой семье такого уровня есть подобного рода наперсник, подумал я, услужливый, в общем-то развязный и бесполезный. Таков для Мод Слокум прилежный, готовый к услугам Марвелл, явно не вершина треугольника, в котором она играет свою, пока мне неясную роль.
Я предложил приготовить ей виски с содовой, но она сделала это сама. Немного поморщилась, глядя на бокал.
— Терпеть не могу виски, но Джеймс так любит эти коктейли... Ну как, мистер Арчер, вы уже выведали секреты нашего дома, вам тут разболтали наши семейные тайны? — Вопрос был задан в юмористическом тоне, но ответ она хотела получить всерьез.
— Едва ли для меня что-то прояснилось. Я побеседовал с Марвеллом и чуть-чуть с Кэти. Никакого проблеска! Не скажу о тайнах, но в доме чувствуется некое электрическое напряжение.
— Надеюсь, вы не думаете, что Фрэнсис...
— О нем не думаю и его не понимаю.
— Он достаточно прост, эдакий, знаете ли, свой парень. Свои доходы в Британии он потерял. Пытается выжить в Соединенных Штатах. Его семья... вроде охотников на лисиц, он не может их выносить, — непринужденный щебет насчет Марвелла закончился быстро; по-матерински застенчивый, прозвучал вопрос:
— А что вы думаете о Кэти?
— Она смышленая девочка. Сколько ей лет?
— Почти шестнадцать. Не правда ли, она мила?
— Мила, — подтвердил я, разумеется.
Что же мучает эту женщину? У почти незнакомого человека спрашивают одобрения — ее самой и ее дочери. В Мод Слокум была какая-то неуверенность, зыбкость, которой не должно было бы быть у хозяйки дома. Положение ее ненадежно, и это непременно возвращало к письму, которое она мне показала утром. Чувство вины или чувство страха жило в ней? Видно было, что она жаждет восторгов на свой счет, восхищения, поддержки.
— Сколько милых женщин в семье! — восхитился я. — Мне осталось повидать вашу свекровь.
— Не понимаю зачем...
— Чтоб составить себе полную картину. Свекровь в семье не на обочине, разве нет? Вы беспокоитесь не столько о том, кто послал перехваченное письмо, — оно надежно спрятано в моем кармане, — сколько о возможном эффекте следующего. Причем опасаясь больше всего свекрови. Она единственная, кто может причинить вам существенный ущерб, правда? Я имею в виду, что именно ее деньги управляют домом, именно она в праве лишить вас доходов. — Это и деньги Джеймса тоже. Свекровь распоряжается доходами пожизненно, но по завещанию ее покойного мужа она обязана содержать сына. В ее представлении это сводится к тремстам долларам в месяц. Чуть больше, чем она платит кухарке.
— А она может платить больше?
— Если бы захотела, — то, конечно, да. Она получает доход с полумиллиона, а в землю вложила капитал в два миллиона. Продать хотя бы акр она не желает.
— Два миллиона? Немало!
— В этой земле — нефть. Если Оливия сочтет выгодным держать за собой землю, то нефть так там и останется, пока она будет жить, а мы все тоже не состаримся, не высохнем до того, что нас ветром будет сдувать.
— Я вижу, между вами не слишком теплые отношения...
Мод Слокум пожала плечами.
— Я пыталась их наладить с давних пор. Она так и не простила мне, что я вышла замуж за Джеймса, за ее Джеймса, ее избалованного сыночка, который, конечно, женился слишком рано.
— Три сотни в месяц! Какая уж тут избалованность...
— Это столько же, сколько он получал еще в колледже, — горечь обиды так и сквозила в ее голосе; наконец-то Мод Слокум нашла слушателя, которому можно было выговориться. — Она никогда не платила больше, даже когда у нас родилась Кэти. До войны мы ухитрялись жить на эти деньги в собственном доме. Потом цены на все вокруг подскочили — мы вернулись в дом его матери.
Я задал, насколько мог тактично, самый главный вопрос:
— А как на все это реагирует Джеймс?
— Никак. Он привык, что ему никогда не надо заботиться о заработке, о средствах к существованию. Единственный сын, она никого, кроме него, не признает... ну, и он привык.
Ее глаза глядели сквозь меня, куда-то вдаль, за пределы комнаты. Мне вдруг пришло в голову, что я
