– Ничего, – солгал он. – Несу вот часы, чтобы он их починил.
– Что это вы придумали, полковник, – сказал Герман, стараясь завладеть свертком. – Пока вы тут сидите, я сам их посмотрю.
Полковник не выпускал часы из рук. Он не произносил ни слова. Но у него даже веки покраснели. Все вокруг настаивали:
– Дайте ему посмотреть, полковник. Он разбирается в механике.
– Но я не хочу доставлять ему хлопот.
– Какие там хлопоты, – сказал Герман и взял наконец часы. – Немец сдерет десять песо и ничего не сделает.
Герман вошел с часами в мастерскую, где Альваро уже строчил на машинке. Чуть дальше, у стены, сидела девушка и пришивала пуговицы. Над ней висела гитара, а еще выше – надпись: «Говорить о политике запрещается».
Полковник, оставшись без часов, не знал куда себя девать. Поставил ноги на перекладину табурета.
– Дело-то дерьмо, полковник.
Он вздрогнул.
– Только без ругательств.
Альфонсо поправил на носу очки, чтобы лучше рассмотреть ботинки полковника.
– Я про ботинки, – сказал он. – Гляжу, вы уже надели лакированные.
– Но это можно сказать и без ругательств, – ответил полковник и показал подметки своих лакированных ботинок. – Этим чудовищам сорок лет, но за всю свою жизнь они ни разу не слышали бранных слов.
– Готово! – крикнул Герман из мастерской, и в то же мгновение раздался бой часов. Кто-то из соседей забарабанил в стену, и женский голос прокричал:
– Не трогайте гитару – еще год не прошел, как умер Агустин.
Все засмеялись.
– Это часы.
Герман вышел со свертком.
– Часы в полном порядке. Если хотите, я провожу вас до дому: их надо правильно повесить.
Полковник отказался.
– Сколько я должен?
– Не беспокойтесь, полковник, – ответил Герман, занимая свое место среди остальных. – В январе заплатит петух.
Полковник решил не упускать удобного случая.
– Я хочу предложить тебе кое-что, – сказал он.
– Что же?
– Я дарю тебе петуха. – Полковник внимательно осмотрел лица присутствующих. – Я дарю петуха вам всем.
Герман уставился на него в изумлении.
– Я уже стар, – продолжал полковник. Он хотел, чтобы его голос звучал сурово и веско. – И для меня это слишком большая ответственность. Вот уже несколько дней мне кажется, что петух умирает.
– Не волнуйтесь, полковник, – сказал Альфонсо. – Просто в это время у петухов растут перья, поэтому и у вашего сейчас воспалена кожа.
– Через месяц он будет в порядке, – поддержал Герман.
– Все равно я не хочу оставлять его у себя.
Герман впился взглядом в полковника.
– Поймите, полковник, важно, чтобы именно вы принесли на гальеру этого петуха.
Полковник задумался.
– Я понимаю. Из-за этого я и держал его до сих пор. – Он стиснул зубы и, собравшись с силами, продолжал: – Плохо то, что до боев остается еще три месяца.
Герман понял.
– Если дело только в этом, – заявил он, – то нет ничего проще.
И высказал предложение, с которым все согласились. Вечером, когда полковник вернулся домой со свертком под мышкой, жена не смогла скрыть разочарования.
– Не продал? – спросила она.
– Не продал, – ответил полковник. – Но теперь это не имеет значения. Ребята взялись кормить петуха.
– Подождите, кум, я дам вам зонт.
Дон Сабас отворил шкаф, встроенный в стену конторы. Внутри царил беспорядок: сваленные в кучу сапоги для верховой езды, стремена, поводья, алюминиевый ящик, набитый шпорами. В верхнем отделении висело полдюжины черных дождевых зонтов и пестрый женский зонтик от солнца. «Похоже на следы какой-то катастрофы», – подумал полковник.
– Спасибо, кум, – сказал он, опершись на подоконник. – Я лучше дождусь, пока прояснится.
Дон Сабас не стал закрывать шкаф. Он устроился за письменным столом так, чтобы до него доходила прохлада от электрического вентилятора, вынул из ящика обернутый ватой шприц для подкожных вливаний. Полковник смотрел на миндальные деревья, которые сквозь дождь казались свинцовыми. На улице не было ни души.
– Из вашего окна дождь видится совсем другим. Будто он идет не здесь, а в каком-то другом городе, – сказал он.
– Дождь есть дождь, откуда на него ни смотри, – отозвался дон Сабас. Он поставил кипятить шприц на письменном столе, покрытом стеклом. – Не город, а навозная куча.
Полковник, пожав плечами, прошелся по конторе: пол, выложенный зеленой плиткой, обитая яркими тканями мебель. В глубине в беспорядке громоздились мешки с солью, бурдюки с медом, седла. Дон Сабас глядел на полковника отсутствующим взглядом.
– На вашем месте я бы не думал так, – сказал полковник.
Он сел, скрестил ноги и спокойно повел глазами в направлении письменного стола, за которым сгорбился маленький человечек. Расплывшийся, дрябрый, с лягушачьей тоской во взоре.
– Вам надо показаться врачу, кум, – сказал дон Сабас. – У вас слишком мрачное настроение после похорон.
Полковник поднял голову.
– Я чувствую себя совершенно нормально.
Дон Сабас ждал, пока закипит вода.
– Если бы я мог сказать о себе то же самое, – пожаловался он. – Вы счастливчик, можете есть даже медные шпоры. – Он внимательно рассматривал свои руки, покрытые волосами и усеянные бурыми бородавками. На безымянном пальце, кроме обручального кольца, поблескивал перстень с черным камнем.
– Да, могу, – согласился полковник.
Повернувшись к двери, которая вела в жилую часть дома, дон Сабас позвал жену. Потом страдальческим голосом стал рассказывать о своем режиме питания. Вынул из кармана рубашки маленький флакон и положил на стол белую таблетку величиной с горошину.
– Просто мучение всегда таскать это с собой, – сказал он. – Будто носишь в кармане смерть.
Полковник подошел к столу, взял таблетку и разглядывал ее на ладони до тех пор, пока дон Сабас не предложил попробовать.
– Их кладут в кофе, – сказал дон Сабас. – Это сахар, но без сахара.
– Понятно, – сказал полковник и почувствовал во рту печально-сладковатый привкус. – Как колокольный звон, но без колоколов.
После того как жена сделала ему укол, дон Сабас облокотился о стол и спрятал лицо в ладонях. Полковник не знал, куда себя девать. Женщина выключила электрический вентилятор, поставила его на
