Я снимала это кресло уже в течение трех сезонов подряд, но появлялась и исчезала всегда так стремительно, что едва успевала обменяться вежливыми кивками с соседями по ложе. Все они принадлежали к той публике, которая кричит «брави» вместо «браво», помнит наизусть все либретто опер и держит под рукой ведерко с охлажденным шампанским. Мне бы очень хотелось, чтобы банковская работа оставляла мне немного времени для подобных причуд.
Уверена, что они заинтригованы моими постоянными опозданиями. Став десять лет назад крупным банкиром, я осознала, что манипулирование огромными подвластными мне чужими деньгами съедает всю мою энергию без остатка, так что мне нечего было тратить ни на общественную, ни тем более на личную жизнь.
Когда я пробралась к своему креслу в переднем ряду ложи, свет в зале уже гас. В сгустившейся тьме кто-то из соседей пододвинул для меня кресло и передал бокал с шампанским. Поблагодарив, я пригубила шипучую влагу и поежилась в облепившем меня мокром насквозь декольте. На сцене тем временем поднялся занавес.
Опера Вагнера «Рейнское золото», первая часть его грандиозного творения «Кольцо Нибелунгов», — одна из самых моих любимых. Сегодня она как никогда соответствовала моему душевному состоянию. Завязкой в ней является похищение золотого сокровища со дна Рейна. По сути своей «Кольцо», состоявшее из четырех многоактных опер, являлось переложением древней, как мир, истории о продажности богов, чья жадность заставила их принести в жертву свое бессмертное существование в чудесном местечке под названием Валгалла. В последнем акте «Кольца» боги гибнут, а дворец Валгаллы разрушает чудовищное пламя.
Я взглянула вниз, таинственный свет рампы выхватывал из темноты сцену, изображавшую пучину Рейнских вод. Гном Альберих уже успел похитить золотое сокровище, и рейнские девы, эти непроходимые дуры, шлепали за ним по дну, пытаясь вернуть золото. Я перевела взгляд на партер: отблески света, игравшие на драгоценностях дам, создавали ощущение, что и эти бесчисленные ряды кресел тоже дрейфуют по Рейну под сенью вод. И в самом деле, вдруг зал оперы в Сан-Франциско почему-то очень напомнил мне грандиозных размеров банковское подземелье. И я подумала, что разбираюсь в воровских приемах ничуть не хуже, а, пожалуй, даже лучше, чем этот несчастный гном! Как-никак, я все-таки банкир. Да к тому же сегодняшние события просто вынуждают меня пойти на это.
В то время, как на сцене пучина рейнских вод сменилась восходом солнца над Валгаллой, где пробуждались ото сна боги, мой мозг заработал с интенсивностью калькулятора, захваченный осенившей только что идеей. Я уже не сомневалась, что смогу запросто украсть огромную сумму денег, и мне не терпелось попробовать сделать это как можно скорее.
В «Золоте Рейна» не было антрактов, но если вы счастливый обладатель места в ложе, то можете себе позволить, подобно особе королевской крови, приходить и уходить когда вам вздумается. А мне всего лишь надо было пересечь улицу, на которой расположен театр, чтобы попасть прямо в центр банковской информации. Запахнув свой мокрый плащ поверх мокрого платья, я проследовала вниз по мраморным ступеням в темноту вагнеровской ночи.
На улице стоял туман и было сыро, блестела мокрая мостовая. Огни проезжавших автомобилей, рассеянные туманом и отраженные мокрой мостовой, создавали странное ощущение, что они тоже движутся сквозь пучину вод, как и я.
Мои духи-хранители покинули меня, и я в который уже раз провалилась в бездонный омут отчаяния из-за потерпевшей крах карьеры. Мой шеф нависал вдали, на горизонте, подобно грозовой туче.
Перед поездкой в оперу после очередного выматывающего силы совещания я на минуту заскочила в свой кабинет. Но обнаружила, что в полутьме (свет был потушен, занавеси задернуты) за моим столом восседал босс… На его физиономии красовались темные очки.
Мой босс являлся старшим вице-президентом Всемирного банка, и величали его «Кислик Виллингли Третий». И хотя моя команда успела придумать целую кучу прозвищ для сей персоны, в глаза мы обращались к нему — Киви.
Киви был типичнейшим порождением американского образа жизни и с детства мечтал стать инженером. На поясе у него постоянно болталась логарифмическая линейка, а на рубашках из пластиковых кармашков непременно торчали всевозможные ручки и карандаши. Всегда в наличии имелся цанговый чертежный карандаш на случай, если его попросят что-нибудь начертить, и чернильная ручка с золотым пером, если его попросят что-нибудь подписать. А кроме того, он носил с собой разноцветные маркеры. Если вдруг его осенит гениальная идея, он мог бы устроиться в первом попавшемся кабинете и воплотить свои мысли на пластиковой доске.
Киви был в меру жизнерадостным и целеустремленным, и именно путем жизнерадостного и целеустремленного подсиживания большинства своих коллег добился потрясающей должности и приличного жалованья.
Киви был когда-то членом школьной футбольной команды, и с той поры сохранил способность поглощать фантастические количества пива: его желудок мгновенно раздувался до нужного объема, и зачастую полы рубашки расходились на пузе и вылезали из-под ремня, когда он в спешке появлялся перед подчиненными, чтобы осчастливить их очередной осенившей его идеей.
Его матушка в свое время решительно настояла, чтобы он бросил футбол и пиво и, уж конечно, оставил дурацкую затею стать инженером. Он устремился по проторенной дорожке, и в итоге стал тем, кем стал. А неосуществленная мечта сделала его несчастным. Во всяком случае, именно в этом, наверное, крылась причина наличия темных сторон в его натуре.
А уж темных сторон в его натуре было предостаточно, и с ними нельзя было не считаться, потому что они брали верх всякий раз, как у него возникала неприятность, с которой он был не в силах справиться. Киви носил очки с темными стеклами в помещении и очки с зеркальными стеклами на улице. Он задергивал занавески и выключал лампы в кабинете, устраивая собеседования в этаком полумраке. Нормальные люди (а я причисляю себя к таковым) чувствовали себя не в своей тарелке, когда им приходилось разговаривать с голосом ниоткуда, из полумрака.
Когда на Киви в очередной раз находил мрачный стих, он пробирался в кабинет к кому-нибудь, устраивал полумрак и поджидал подчиненного в состоянии, именуемом им самим «формой инкогнито». Именно в такой форме и застала его ваша покорная слуга, заглянув к себе в кабинет в конце того злополучного дня.
— Не надо включать свет, Бэнкс, — промурлыкал он из темноты. — Никто не знает, что я здесь. Я пришел инкогнито.
— Что-то случилось, Киви? — И поскольку его голос раздался со стороны моего рабочего стола, мне пришлось Я на ощупь устроиться в кресле в противоположном углу комнаты.
— А это вы мне скажите, Бэнкс, — тоном обиженного малыша произнес он, приподнимая в воздух какой-то большой предмет, о внешнем виде которого я могла только догадываться в потемках. Он постучал по нему пальцем. — Эта разработка — ваших рук дело?
Киви всегда раздражался, когда ему казалось, что подчиненные переступают границы дозволенного, в особенности если при этом им могла достаться пара-другая лучей от ореола гениальности, в котором купался сам господин вице-президент. Я действительно сегодня утром разослала всем старшим управляющим наших банков разработку с предложением некоторых мер для повышения безопасности работы компьютерных систем, участвующих в обороте денежных средств, и запросила средств для проведения этих мер в жизнь.
Я не рискнула обращаться к Киви за разрешением, поскольку знала наверняка, что, во-первых, он зарежет идею, рожденную не им, а во-вторых, его совершенно не интересовала какая-то рутинная работа над безопасностью компьютерных систем, ведь это никак не могло послужить на пользу его карьере. Я позволила себе действовать через голову Киви, разослала разработку, а он теперь об этом узнал. Но узнал еще не все, и это позволило мне спокойно улыбнуться ему в лицо, благо в устроенной им темноте этого все равно не было видно. Мне казалось, что все-таки недалек тот день, когда я наконец вырвусь из-под его гнета.
Если не считать пустой формальности с негласной проверкой моего досье и официально оформленного заявления, я была уже фактически принята на службу директором по безопасности в
