дорожил старыми друзьями… С Ириной он как-никак прожил двадцать семь лет, и перечеркнуть их…
Его это ломало.
Конечно, у нее любовник, но… Двадцать семь лет…
Детей у них не было, так что не было лишних глаз, которые могли бы посмотреть на него с укором… Но все же… Двадцать семь лет…
Вера, подслушай она этот внутренний монолог, сказала бы, что заклинанием «двадцать семь лет» Анатолий красиво обставляет свою психологическую зависимость от собственной супруги, — то, что на обывательском языке называется «быть под каблуком». Но Вера никогда не заводила с ним разговоров на эту тему, и ничто не мешало Анатолию крутить во все стороны «двадцать семь лет» и считать себя сентиментальным консерватором.
Решился он вскоре после Нового года, когда вдруг почувствовал, что Вера устала не на шутку от их нелегальной и супертщательно скрываемой связи. Он испугался. Он ждал со дня на день разговора, в котором Вера скажет: все, Толя, я больше не могу. Расстанемся.
Терять Веру? Нет, это слишком дорогая цена за двадцатисемилетний союз со вздорной и меркантильной Ириной. Вере нужна семья, да и не девочка она, чтобы заниматься конспирацией… И она любит его, любит так, как Ирке и во сне не снилось — Ирина не умеет любить, она умеет только пользоваться, что и делала все двадцать семь…
Короче, доводы самого убедительного свойства вдруг хлынули в его сознание, как штормовая волна, и вынесли, отступая, весь мусор оттуда.
Он приготовился к разговору. У Ирины любовник, это мощный аргумент.
У него, конечно, тоже любовница, но Ирина об этом не знает — очко в его пользу.
Он отдаст жене ее фирму, и ей нечего будет возразить. Ирина оценит этот жест!
Но он просчитался. Если бы он посоветовался с Верой, она бы ему объяснила: человек, который пользовался тобой (как и всеми остальными) всю жизнь, никогда и ничего не ценит и не оценит. Ирина будет только пытаться и дальше тебя использовать, до самого конца, до крайнего предела своих возможностей; она будет бороться за каждую копейку, за каждый погонный сантиметр вашего общего материального пространства… Но Анатолий с Верой не посоветовался: хотел преподнести ей радостный сюрприз.
Ирина выслушала его молча. И только под конец сухо промолвила: «Я подумаю над твоим предложением».
Она действительно задумалась, крепко задумалась. Развод — ерунда.
Она могла бы выйти замуж за Романа. Ирина Львовна сладко жмурилась, представляя себе, какой фурор произведет сообщение об их свадьбе в обществе. Она и Роман…
И платье она себе закажет у Юдашкина… Или у кого-нибудь из французов…
Дура, — одернула она себя. О чем думаешь? Сейчас другое на повестке дня: развод. Безусловно, Ирина при разводе получила бы немало, но… Далеко, ох далеко не все, что могла бы получить. Слишком много скрытых от государственного ока сумм и прочих ценностей водилось в этой семье и в бизнесе, а роскошная квартира в центре принадлежала официально родителям Толи. Он, конечно, повел себя вполне прилично: предложил купить ей квартиру, обещал без споров отдать все ее драгоценности, машину и «ее» фирму со всем тем, что успел в нее вложить.
Но Ирина Львовна прекрасно отдавала себе отчет в том, что без постоянных финансовых вливаний и точных советов мужа фирма перестанет существовать через несколько месяцев. И сладкий Роман не спасет ее — не та весовая категория в бизнесе.
Тут Ирина — слишком поздно! — поняла, что опасная «Верочка» так-таки выиграла битву за ее мужа, опрометчиво отпущенного в свободное плавание. А то с чего бы он стал вдруг заводить разговор о разводе? За этим разговором стоит другая баба, вот что! И скорее всего, эта баба — Вера. Никаких доказательств у Ирины не было, теоретически, этой «бабой» могла оказаться любая другая прохиндейка, но… Ирина чувствовала всем своим нутром: Вера. Подлая Верка. И ясно, что ради молодой кандидатки в жены влюбленный старый дурак Толя не станет играть в великодушие и не уступит Ирине ничего сверх уже предложенного списка.
А ведь у Ирины Львовны, помимо прочего, теперь была еще и веская статья расходов: Роман…
Вот Ирина и призадумалась, горемычная. Как ни раскладывай, как ни крути, а все получалось, что при разводе она окажется в убытке. С Романом поделилась своей заботой: тот ничем не смог утешить. Имущество по закону — пополам, но Анатолий ей и без того предложил половину; а имущество неучтенное — оно и есть неучтенное, и закон здесь бессильно молчит… Вот только, сказал Роман, если бы ты ненароком стала вдовой… Тогда бы ты получила все.
Ирина даже испугалась такого поворота мысли. «Уж не убить ли ты мне мужа предлагаешь?», — робко, боясь обидеть своего божественного Романа таким предположением, спросила она.
— Зачем убивать? — Роман ничуть не выглядел обиженным. — Просто не торопись с разводом. Потяни, покапризничай с квартирой… У него ведь сердце больное, ты говорила? Глядишь, и сам концы отдаст…
Любовь за десятку
… Следовало проснуться. Сон был невыносим, он наглухо заковал его, поместил в тесное, темное пространство, жесткое и неудобное, как гроб. Тело затекло и страшно болело, тупо ныла голова. Следовало немедленно проснуться!
Сознание его, в поисках выхода, бродило в кромешной темноте, натыкаясь на холодные влажные стены, острые каменные углы и запертые двери.
Ведь где-то должен быть выход! — думал Стасик, — И я должен его найти, чтобы проснуться…
Но снова холодная круговерть стен, углов и дверей, ведущих в никуда; и долго еще сознание металось в поисках пробуждения и света… Наконец, одна толстая, занозистая дверь подалась, и Стасик подумал с облегчением: все, я проснулся, — и даже открыл глаза…
Но он не проснулся. За спасительной дверью была по-прежнему непроглядная тьма, холод и сырость. Он мог тысячу раз открывать глаза и снова закрывать их — ничего не менялось, из сна нельзя было вырваться, он взял Стасика в плен.
До его слуха донесся стон. Потребовалось усилие, чтобы понять: его собственный стон. Потребовалось еще одно усилие, чтобы понять: он все-таки не спит… Уже не спит.
Дальнейших усилий было бесплодное множество, но все они сводились лишь к констатации: темно, холодно, жестко, и все болит. Продвинуться далее в осознании происходящего Стасик не мог, как ни старался.
Он попробовал пошевелиться. Шевелиться оказалось трудно и больно. Но движение принесло информацию: он лежит вверх ногами. На какой-то наклонной плоскости…
На лестнице.
Стасик вытянул левую руку и пошарил вокруг… Уточнение: он лежит головой на полу, а ногами на ступеньках.
Подтянув непослушные, окоченевшие ноги, он принял горизонтальное положение. Повернулся на бок — болит, будто его отбили… Посмотрел вокруг: ничего не видно, тьма.
Стасик осторожно поднялся — сначала на колени, потом в рост. Сильно кружилась голова. Протянул руку в поисках опоры: дотронулся до холодной стены…
Где он, почему и как сюда попал — эти вопросы были столь безответны, что он даже не силился их себе задавать. Он просто попытался осмотреться.
При ближайшем рассмотрении тьма оказалась не такой уж непроглядной.
В противоположной стороне тускло мерцало маленькое подвальное окошко.
Подвал. Он, собственно, так сразу и подумал.
Оторвавшись от стены, Стасик осторожно шагнул. Пол был ровный и, кажется, без всяких
