– Я вам радость принесла, – так прямо и сказала Маша. – Я от Вити беременная. Так что с внуком вас, тетя Нюся!
Плюхнулась Нюся на табуретку и замерла, вытаращив глаза. А Маша подобрала яблоко с земли, подошла к крану, что торчал рядом, помыла яблоко тщательно и откусила довольно много.
Тут как раз Нюся и пришла в себя сначала частично, а потом и полностью.
– Да чтоб мой Витя! Да чтоб он матери родной не сказал! Да если каждая с улицы! Да на моего сыночка чистого пальцем! – Так она выкрикивала, делая упоры на «да», что Машу уже слегка и разозлило.
– Да не дакайте вы так! Как на параде! Витя обещал жениться, можете его спросить, но я вам скажу – не очень и навязываюсь. Просто я честно пришла вам сказать. Ваша кровь во мне теперь уже живет…
Эту фразу Маша придумала еще вчера, когда мать уехала. Она показалась ей самой важной из всех возможных слов. Не на жалость надо бить или там сочувствие, а на то, что кровь уже живет, пульсирует и ждет своего часа, то есть обратной дороги нет.
Она забросила огрызок соседям за забор и пошла со двора, такая гордая и красивая, что любо-дорого, а Нюся бежала следом и кричала:
– А чем докажешь? Чем? А? Так каждый может сказать. Так любого честного парня можно под монастырь подвести! Ты докажи! Докажи!
– Рожу и докажу, – сказала Маша. – Сами увидите.
Мать, как всегда, вернулась с долгом, какая-то вся вымученная, старая, первым делом до «здрассте» спросила:
– Еще тошнило?
– На лак и на бензин, – ответила Маша.
– Ну и кто отец? – Мать говорила как-то тускло, стерто, а Маша ведь приготовилась даже к драке, не то что к любым словам.
– Витька Коршунов, – ответила Маша.
– Это ты кому-нибудь другому скажи. – Мать даже засмеялась – странно так, будто ее душат и щекочут одновременно.
Маша молчала. Сказала – и хватит, что еще?
– Витька тут ни при чем, – вздохнула мать. – Это у тебя от пчел… Маша вскинулась:
– От каких-таких пчел?
– От тех, – повторила мать. – У врача была?
– Была, – ответила Маша. – И у Коршуновых была. Сказала.
Мать посмотрела на Машу, будто та только что родилась и предстала перед матерью во всей первозданности, и матери безумно интересно и удивительно, что из нее произошло.
– И что Коршуновы?
– Нюська орет, не верит…
– Она же не дура, – ответила мать, – но мы ее окоротим… У них свой дом, просторно… Интересное дело, куда она денется?
– Никуда, – спокойно сказала Маша. И снова мать на нее посмотрела, будто увидела первый раз.
– Рожать будешь у бабушки в деревне, а потом предъявим.
Тут уже Маша посмотрела на мать с открытием. Это хорошо придумано в смысле путания сроков. Это мать сделала шах и мат сразу.
Потом мать сделала еще одно большое дело – сама сходила к Коршуновым. Те ее выгнали всей семьей. Нюся подключила своего мужа, отчима Витьки, бугая-шофера, и дочку от этот бугая, девчонку маленькую, но языкатую, лет двенадцати, и бабушку Витьки, бабу Саню, что торговала всю жизнь семечками возле кино-театра. Когда-то десять копеек стаканчик, потом пятнадцать, а сейчас оборотистая Саня брала и двадцать, уменьшив стаканчик почти наполовину.
Они кричали матери все известные им слова простой русской речи, привлеча к этому делу публику, но мать, это точно, была как в танковой броне.
Она сказала им четко:
– Вы крики свои бросьте. Факт есть факт. Будете себя так не по-человечески вести по отношению к будущему гражданину, вас можно и тряхануть. Ваша семья – вся – может быть объектом милиции. И вы, Нюся, как продавец, и муж ваш, как шофер, и бабушка ваша, как спекулянтка… Я вам сделаю ОБХСС в два счета… Пикнуть не успеете…
Они все зашлись в крике, но мать ушла гордо.
– Хорошая у них усадьба, – сказала она потом Маше. – Ты заметила? Они второй этаж строят…
– Да?– удивилась Маша. – Не заметила…Во дают!
Одним словом, с этим делом все было ясно. Маша встала на учет в консультацию, всем указала на Витьку и ходила спокойная, потому что это в ее состоянии – главное.
Был с матерью и такой разговор:
– Все-таки кто отец?
– Витька, – ответила Маша. – Ты че?
– Да ладно тебе, – махнула мать рукой. – Я к тому, что не по пьяни ли? Это, знаешь, может отразиться…
– Не по пьяни, – ответила Маша.
– Опять же… Не от больного ли? – не унималась мать.
Маша вспомнила налитое тело американского типа – гладкое, скользкое, сильное, – что-то горячее, дурманящее колыхнулось где-то в животе и взмыло в голову, и затуманило ее, и сердце ухнуло, и губы налились и набрякли…
Маша замотала опьяневшей головой.
– Здоровый, – сказала хрипло. – Не то слово. Но матери все не кончалось.
– А внешность?
Маша хотела вспомнить внешность, но не могла. Рубашку порванную видела, грудь волосатую, цепочку на груди, белый незагорелый обхват часов на запястье. И все. Ничего больше. Но все это было красиво! Не то что у Витьки.
– Угу! – ответила она матери. – Неужели?
– Витька тоже ничего, – сказала мать. – Если армия его не испортит, то это не худший вариант. Он ведь хорошо учился?
– Нормально, – ответила Маша.
– Может, и я свою жизнь наконец устрою, – вздохнула мать. – Ты уйдешь и у меня будет жизненное пространство. Человек один есть, но у него жилья нет, он с бывшей женой в одной квартире живет. Сюда он ни в какую. Тебя не хочет… Там, говорит, хоть какая, но собственная бывшая жена и собственная дочь… Понять можно… Начала б ты собачиться, и что делать? Обратно к бывшей жене? А она его выписала бы тут же…
– Устраивай, конечно, свою жизнь, – согласилась Маша. – Еще немного – и можно не успеть… Я тут тоже не собираюсь засиживаться… Гнить тут до конца века не собираюсь…
– Если хорошие условия, то чего и тут не жить? – говорила мать. – Это я не понимаю.
– Хороших условий тут нет, – категорически сказала Маша. – Так, одно недоразумение… Даже взять тетку… Седьмой этаж с лифтом, но, считай, без воды. Это условия?
– А чего ж ты хочешь? – удивилась мать. – С водой везде дефицит… Даже в Москве отключают…
– На Москве земля не кончилась, – загадочно сказала Маша. – Взять Прибалтику… Там же культура.
– При чем тут Прибалтика? – сказала мать.
– При том, – еще более загадочно сказала Маша.
– Чего ты себе навыдумывала?
– Ничего, – ответила Маша. – Просто говорю…
Через какое-то время приходила к ним Нюся. Вошла, садиться не стала. Прямо возле вешалки остановилась и сказала:
– Витя не подтверждает. Я вам это по-хорошему говорю. Ищите другого дурака.
Но это было очень смешно, очень. Потому что утром Маша сама получила письмо от Витьки.
«Здравствуй, Маша! – писал он. – Тут мне родители сообщили новость. Я, конечно, как честный человек, не отказываюсь от того, что между нами было. Факт подтверждаю. Но сомнений у меня много. Не вешаешь ли ты, Маша, мне лапшу на уши? Нет, нет, а потом да, да? Что-то тут не сходится. Если мой ребенок – пожалуйста. Если чужой – извини. Я это тебе совершенно честно. Тут каждый день убить могут, война не на жизнь, а на смерть, поэтому не хочется рисковать жизнью дураком. Ты должна мне написать и все объяснить, а не делать из меня фраера. Хотя повторяю – факт был, хотя другой на моем месте мог категорически отказаться. Но ты меня знаешь, Маша, я не такой. У меня есть слово чести. Но и ты должна его иметь. Поэтому напиши правду. С приветом Виктор».
– Не подтверждает? – засмеялась Маша, раскрывая письмо. – Странно, а мне подтверждает… – И она зачитала фразу «факт был» и «факт подтверждаю».
Нюся рукой к письму потянулась, но мать письмо загородила.
– Это документ, – сказала мать. – Раз вы не хотите по-хорошему…
Тут Нюся заплакала и сказала матери:
– Вы пользуетесь тем, что работаете в исполкоме. Вы думаете, раз ваша власть, то у бедных людей и прав нет…
– Ничего себе бедные! – воскликнула Маша.
– Нюся, давайте по-хорошему. – Мать вела себя образцово.
Но Нюся всхлипнула, назвала их непечатно и захлопнула за собой дверь.
– Никуда теперь не денутся, – сказала мать. – Дай письмо, я завтра сниму копию. И надо ехать в деревню. Ну их к черту… От греха подальше…
Это надо было стерпеть – деревню. Две низкие, паркие зимой клетушки. Между Машей и дедом с бабкой ситцевая занавеска в горошек.
Бабка принесла ведро:
– Сюда будешь ходить.
Маша сначала вскинулась, но раз-два сбегала на улицу по грязи, посидела над дыркой, из которой дуло, приняла ведро. А потом и то, что его за ней
