Предатель
ПРЕДАТЕЛЬ
Расстояние не спасало тишину, оно лишь сливало артиллерийские залпы в единое гулкое содрогание воздуха. Свисающая с низкого потолка лампа лениво качнулась.
— По ним можно сверять часы, — Ларсен широко зевнул и, сев на дощатых нарах, потянулся за сапогами. — Эх, часы-часики, мечта мародера, где-то вы мои милые?.. Бьюсь об заклад, уже никак не менее трех часов. Слышите, Серж? Три часа, говорю! Или я неправ?
Медлительный и вечно задумчивый Серж оторвался от книги, поправив на плечах шинель, кинул взгляд на хронометр.
— Если знаешь, зачем спрашивать?.. Кстати, у тебя же были часы. Еще вчера. И те «Генеральские» с компасом… Где ты их все теряешь?
— Я не теряю, я забываю, — Ларсен тряхнул каштановым чубом. — Большая разница, дружок! Одеваясь впопыхах, еще и не то забудешь. Обидно, конечно, но… — он хитровато прищурил глаза. — Утешаю себя тем, что все мои авторучки, портсигары и часики еще долго послужат законным мужьям моих женщин. Долго и славно.
Сергей состроил брезгливую мину, указательным пальцем потер переносицу. Со стороны было похоже, что он давит там внезапного клопа. Ларсен завистливо покосился на его часы.
— Вот твой хронометр — это вещь! Я, может, всю жизнь мечтал о таком. Точность, двухнедельный подзавод… Продал бы! А еще лучше — подарил. Денег-то у меня все равно нет. Да и зачем они тебе нужны? Деньги-денежки… Что на них сейчас купишь?
— Разумеется, ничего.
— Вот и отдай просто так. На добрую память от мсье Сержа. Надпись я потом сделаю, обещаю. У меня и гравер знакомый есть. В сержантском звании. Офицерам на наганах правительственные эпитафии соображает. Мол, герою такому-то от благодарного министра… Чтобы, значит, млели потом археологи. А историки имена новые в учебники вписывали.
— Ага, будут они вписывать… Не эпитафии это, а эпигонство сплошное.
— Эпигонство — не эпигонство, а за хронометр этот я бы тебе ветчины свеженькой достал. Прямо из погребка. Соглашайся, Серж!
— Благодарю покорно! Ветчина, конечно, — дело хорошее, но ведь и мне часы нужны!
— То же, проблема! Я-то всегда под боком, верно? Спрашивай, в любой момент отвечу, — Ларсен покосился в круглое, замурзанное зеркальце, задумчиво подергал себя за уши. — Ну так как? Не подаришь?.. Зря. Все равно ведь стяну. Улучу момент и стяну. Я, брат, такой! Беспринципный, хотя и не подлый.
— Это как же? Навроде маргинала?
— Ну!.. Зачем так-то?… — Ларсен подхватил с самодельной полочки старый, затрепанный журнал, взглянув на обложку, причмокнул губами. — Екалэмэнэ! Какие были времена! Какие были девочки!.. Полюбуйся, Серж. Бархат, а не кожа! Так бы и пощекотал такую по ребрышкам! Люблю, когда женщины смеются. Не визжат, не хохочут, а именно смеются. Мда… А наши, полковые, все больше визжат… — Ларсен энергично перелистнул несколько страниц. — А вот и ее величество наука! Боже, как интересно!.. Оптимальные параметры воздушных фурм, новые фурмы с тангенциальным подводом воды! Слово-то какое: тан-ген-циальным! Интересовали же нас подобные благоглупости!.. — Ларсен нараспев зачитал. — Знаешь ли ты, например, чем хорош низкомарганцевый чугун?
— Догадываюсь. Марганца маловато.
— Верно! Зато подшипниковую сталь следует улучшать путем вакуумного рафинирования. Так-то! — Ларсен положил журнал обратно на полку. — Увы, пора собираться. Увы и ура…
— Значит, опять туда же?
— А як же, мон шер! Война войной, а любовь любовью. Кто знает, сколько еще осталось вкушать прелестей этой греховодной жизни. Нужно спешить, мсье литератор!
— Не понимаю! — Сергей в раздражении отшвырнул книгу. — Просто отказываюсь понимать! Второй месяц живу с тобой в одном блиндаже, а постичь не могу!
— Чего-с? — Ларсен дурашливо корчил рожицы в замурзанное зеркальце. Заметив что-то возле носа, озабочено проворчал. — От этих столетних концентратов черт-те что высыпает…
— Тебя не могу понять! Тебя! — воскликнул Сергей. — Идет война. Возможно, последняя для людей. Это уже не конфликт между западом и востоком, севером и югом, — это куда страшнее!
— Только не надо патетики, хорошо? Зубы ломит, — Ларсен спрятал зеркальце в карман, поднявшись, огладил на себе китель. — Сейчас бы цветочек какой-нибудь. Хоть самый захудаленький. Я знаю, они это дело любят.
— Вот-вот! Ягодки, цветочки!.. — Сергей нахмурился. — Женился бы — и не думал о чепухе.
— А может, я желаю думать? И именно о чепухе! — Ларсен недоуменно шевельнул бровями. — Женился бы… Что я — током стукнутый? В две тысячи вольт… И потом, Сергуня, великим редко везет с семьями. Крайне редко. Блаженствовал ли Александр Сергеевич? Черта-с два! Оттого и погиб. И как не погибнуть? Жена — вертлявая кокетка, брат — мот и предатель, отец — манерный скупердяй, дяди и тети — тоже не слаще. В общем… Семья, милый Серж, — это крест. Такой крест, что ай-яй-яй и ой-ей-ей! Блажен неведающий, но я-то знаю и ведаю — вот в чем заковыка.
— Глупости! — Сергей нервно прикусил губу. — Какие глупости!
— Нет, не глупости, Серж, — жизнь! — Ларсен неопределенно взмахнул рукой. — Эго и тому подобное.
— Неужели тебя волнует только это? Думать о женщинах, когда… — нервным движением Сергей сплел пальцы, и косточки его явственно хрустнули. — Возможно, пройдет неделя-месяц, и никого из нас не останется в живых. Я даже не о нас конкретно, я обо всех, о человечестве… Разве это не жутко? Ты пойми, долгие тысячелетия складывалось то, что мы называем теперь культурой, и все, понимаешь, — все ухнет в тартарары! Труд множества поколений, все наши достижения, миллионы величайших полотен, музыка Дебюсси и Кутавичуса. Значит, все было напрасно? Революции и подвиги, жертвы во имя всеобщего счастья?.. Ты ответь, не отворачивайся! Я знаю, люди ошибались, но ведь при этом они продолжали верить в будущее. Каждый в свое собственное. Для него в сущности и жили. А теперь… Теперь этого будущего не осталось. Ни у кого! Скажи, какое право они имели посягнуть на все это?
— Ну, положим, посягнули они вовсе не на Дебюсси, а на нас… Может быть, и не нас даже, а на землю. Под плантации или что другое, — Ларсен перетянул тонкую талию ремнем, прищелкнул пряжкой. — И потом, чего ты ко мне привязался? Я-то тут причем?
— Ты тоже представитель человечества.
— Никакой я не представитель. И никогда не желал кого-то там представлять. Я — это я. Скромное и симпатичное создание. Хоть по Ломброзо, хоть по Лафатеру. И уж коли речь зашла обо мне, то скажу тебе так: не все в жизни столь мрачно, как ты тут расписываешь. Африка, Южноамериканский континент — это у них, согласен, но все остальное-то пока под нами! Вот и наступление новое затевается, грамотеи армейские изменения в уставы готовятся вносить. И ведь внесут, не сомневайся! Пудика на два, а то и на три. Так что живем, Серж! Глядишь, и до победы еще дотянем.
— А ты не замечаешь во всем этом странное? — Сергей в очередной раз захрустел пальцами. — Видишь ли, мне начинает казаться, что все наше наступление — не более чем фарс. А может, и что похуже. Да ты и сам знаешь, — о каком наступлении мы говорим, если за какой-нибудь час они в состоянии искрошить своими «северными сияниями» всю нашу дивизию! Так почему они этого не делают? Почему не полосуют «плугом» по мостам и автоколоннам? Я, например, не знаю. И будь я на их месте… В общем понятно… А мы вместо того, чтобы призадуматься да проанализировать как следует ситуацию, прем на своих жестяных драндулетах по пустынным городам и деревням, ровным счетом ничего не понимая.
— Согласен. И все равно не вижу причин для рыданий. И уж тем более не собираюсь отказываться от своих маленьких удовольствий. — Ларсен шагнул к выходу. — Ну-с? Впустим в кают-компанию относительно свежего воздуха?
— Иди, иди, мрачно напутствовал Сергей. — Может быть, сегодня майор все-таки сумеет уличить
