хорошенькое личико».
— А я все это время был там, за диваном, слушая все это и чувствуя, что совсем оцепенел. Я был в шоке. Я чувствовал, что меня сейчас вырвет, но я лежал тихо и слушал о чем продолжает болтать эта парочка на диване. Мне так хотелось встать и со всех ног побежать к тебе и Кэрри и забрать вас отсюда, пока не поздно.
Но я был там, как в ловушке. Если бы я пошевелился, они заметили бы меня. А этот Джон, он же был родня нашей бабке… какой-то троюродный кузен, мама говорила… я не думаю, чтобы троюродное родство могло иметь какое-то значение, тем не менее Джон был доверенным лицом нашей бабушки, иначе она бы не допустила его до такой вольности, как свободное пользование ее автомобилями. Ты видела его, Кэти, такой лысый, он носит ливрею.
Конечно, я знала, кого он имеет в виду, но я не могла ничего сказать и лежала молча, в свою очередь оцепенев от шока.
— И вот, — монотонно и безжизненно продолжал Крис, чтобы не показать, как он обескуражен, удивлен и напуган, — пока я лежал за диваном, положив голову на руки и закрыв глаза, стараясь унять свое так громко бьющееся сердце, Джон и горничная занялись друг с другом чем-то серьезным. Я мог догадаться по их движениям, что они раздевают друг друга, сперва он, а потом она.
— Они раздевали друг друга? — переспросила я. — Она в самом деле помогала ему снять одежду?
— Мне так послышалось, — равнодушно сказал он.
— Она не кричала и не сопротивлялась?
— Ха, да нисколько. Она была полностью за! И ей-Богу, как долго они этим занимались! И какой шум они подняли, Кэти, ты не поверишь. Она стонала и вскрикивала, тяжело дышала и задыхалась, а он хрюкал, как жирная свинья. Но я догадываюсь, что он неплохо с этим справился, под конец она завопила как сумасшедшая. А когда они кончили, то лежали и курили сигареты, болтая обо всем, что происходит в доме, и поверь мне, им была известна каждая мелочь. А затем они занялись любовью во второй раз.
— Дважды за ночь?
— Это вполне возможно.
— Крис, почему твой голос звучит так странно? Он колебался, отодвинувшись слегка и изучая мое лицо.
— Кэти, ты что, не слушала? Я пережил такую боль, рассказывая тебе все, как было. А ты не слышала? Не слышала? Да нет, конечно, я все слышала. Он слишком долго не мог решиться похитить мамин запас драгоценностей. Надо было ему давным-давно брать понемножку, как я его просила.
Значит, мама и ее муж отбыли в очередную поездку. Ну и что за новость? Да они все время приезжали и уезжали. Они готовы были в любой момент сбежать из этого дома, и за это их нельзя винить. Разве и мы не собирались сделать то же самое?
Я подняла брови и вопросительно уставилась на Криса. Очевидно, он что-то мне не сказал. Он все еще защищал ее, он все еще любит ее.
— Кэти, — начал он, голос его срывался и дрожал.
— Все в порядке, Крис. Я не упрекаю тебя ни в чем. Так значит, наша дорогая, милая, добрая любящая мамочка и ее прекрасный молодой муженек отбыли на очередные каникулы, прихватив с собой все драгоценности. Ничего! Мы все равно удерем!
Прощай безопасность за запертой дверью! Мы все равно удерем! Мы будем работать, мы найдем способ прокормиться и платить докторам за лечение Кэрри. Ни пропажа драгоценностей, ни бездушие нашей матери, которая снова бросила нас, ничего нам не сказав, — все это ничего не значит.
Но теперь мы уже привыкли к этому отвратительному, грубому легкомысленному равнодушию. К ЧЕМУ ЖЕ ТАК МНОГО СЛЕЗ, КРИС, К ЧЕМУ ТАК МНОГО?
— Кэти! — взорвался он, поворачивая свое залитое слезами лицо и глядя мне прямо в глаза. — Почему ты не слушаешь и ничего не говоришь? Где твои уши? Ты слышала, что я сказал? Наш дедушка умер! Он умер почти год тому назад!
Может быть, я действительно плохо слушала, недостаточно внимательно. Может быть, я не расслышала от того, что он был так потрясен. И вот наконец до меня дошло. Но если дедушка умер — это же потрясающе хорошая новость! Теперь мама получит наследство! Мы будем богаты! Она отопрет дверь и выпустит нас на свободу! Теперь нам вообще не надо никуда бежать.
Но вот нахлынули другие мысли, поток опустошающих вопросов — мама не сказала нам о том, что ее отец умер. Ведь она знала, какими невыносимо долгими были для нас эти годы ожидания, почему же она держала нас в неведении, заставляя по-прежнему ждать? Почему? Сбитая с толку, смущенная, я не знала, что мне делать: радоваться или горевать. Странный паралич сковал мои чувства.
— Кэти, — зашептал Крис, хотя я не могла понять, почему он говорит шепотом. Кэрри все равно не услышит. Она в другом мире, недоступном для нас. Кэрри находилась между жизнью и смертью, с каждой минутой все ближе приближаясь к Кори, ведь она ничего не ела, и ее оставляло желание жить, она не хотела жить без своей второй половинки. — Наша мать обманывала нас сознательно, Кэти! Ее отец умер, и несколько месяцев спустя его завещание было прочитано,, все равно она хранила молчание и оставляла нас здесь ждать и гнить. Девять месяцев назад мы все были бы на девять месяцев здоровее! Кори был бы сегодня жив, если бы мама выпустила нас отсюда в тот день, когда умер ее отец, или хотя бы в тот день, когда было прочитано завещание.
Сокрушенная, я падала в глубокий колодец предательства, который вырыла наша мать, чтобы утопить нас в нем. Я начала плакать.
— Прибереги слезы на будущее, — сказал Крис, а сам плакал тоже. — Ты еще не все слышала. Ты услышишь больше… гораздо больше и хуже.
— Больше? — Но что еще он мог мне сказать? Было доказано, что наша мать обманывала нас и лгала нам, она украла у нас нашу юность и убила Кори в погоне за богатством, которое она не собиралась делить со своими детьми, ведь она их больше не хотела и не любила. О, как хорошо она нам объяснила в тот вечер, когда она научила нас этой коротенькой молитве, которую надо произносить, когда ты несчастлив! Наверное, она знала или догадывалась, как часто она нам пригодится, чем все это кончится, и ЧТО сделает из нее ее отец.
Я повалилась Крису на руки и прижалась к его груди.
— Не говори мне ничего больше! Я достаточно слышала… не заставляй меня ненавидеть ее еще сильнее!
— Ненавидеть… ты даже еще не начала как следует понимать, что такое ненависть. Но прежде чем я расскажу тебе остальное, имей в виду, что мы покинем этот дом, несмотря ни на что. Мы отправимся во Флориду, как и планировали. Мы будем жить в солнечном краю и устроим свою жизнь как можно лучше. Ни одной минуты мы не будем стыдиться того, какие мы и что мы сделали, потому что то, что произошло между нами, не идет ни в какое сравнение с тем, что сделала наша мать.
Даже если ты умрешь прежде меня, я всегда буду помнить нашу жизнь здесь, наверху. Я всегда буду видеть, как мы танцевали на чердаке под этими бумажными цветами, ты такая грациозная, а я такой неуклюжий. Я всегда буду помнить запах этой пыли и гниющего дерева, запомню его, как запах роз и сладких духов, потому что без тебя мне будет пусто и одиноко. Это ты первая дала мне почувствовать, что такое любовь.
Конечно, мы изменимся. Мы выбросим все, что есть в нас плохого и сохраним все лучшее. Но сквозь огонь и воду мы пройдем вместе, крепко сплотившись, один за всех и все за одного. Мы вырастем, Кэти, физически, духовно и эмоционально. И не только это. Мы достигнем всех целей, которые мы поставили перед собой. Черт меня побери, если я не стану лучшим доктором, какого когда-либо знал этот мир, а по сравнению с тобой Павлова покажется неуклюжей деревенской девицей.
Я утомилась, слушая эти разговоры о любви и светлом будущем, когда мы все еще были за запертой дверью, и сама смерть лежала рядом со мной, свернувшись, как ребенок в утробе матери, и руки ее даже во сне были сложены в молитвенном жесте.
— Хорошо, Крис, ты мне дал передышку. Теперь я готова ко всему. И спасибо тебе, что ты все это сказал, и за то, что любишь меня. И я тебя никогда не разлюблю и всегда буду восхищена тобой. — Я быстро поцеловала его губы и попросила его рассказать дальше, нанести мне последний страшный
