что он не составляет «магистральную линию русской литературы»? Отгадка в том, что это — сон. Перед нами — не реальное страстное соитие, а сон, мечта о нем, выраженная причудливой игрой духа и фантазии. То есть секс представлен здесь в высшей степени косвенно, и не сам по себе дорог, но богатством чувства, игрой духа, которые он питает и дает им повод развернуться. Пройти из одного угла сцены в другой можно по прямой за двадцать шагов и в несколько секунд. Но вот выходит пара танцоров и превращает этот пятачок сцены в мировое пространство, где проносятся эльфы, эфирные тела, в мириадах телодвижений являют великолепие каждого шага, изгиба руки, божественность любой позы, — и забыто время — устанавливается вечность. В русской литературе в высшей степени развиты сублимированные! превращенные формы секса, где он выступает как Эрос сердца и духа
Причины этого могут быть или в том, что сексуальное чувство в России не обладает такой силой и интенсивностью, чтобы весь Эрос мог в нем, хотя бы на время, сосредоточиться, — или в том, что другие виды Эроса: любовь сердца, творчество духа имеют больший удельный вес в его составе. Собственно, и то и другое справедливо, и одно вызвано другим. Чтобы весь Эрос мог совпасть с плотью, человеческое тело, этот торжественный плод родной земли, должно сочиться солнцем, быть пропитано всеми стихиями национального космоса, быть божественно, — тогда и вкушение его будет полным священнодействием Но недаром так редка в русской живописи обнаженная натура, недаром, в сравнении с другими искусствами, слабовата скульптура, только тело русского мужчины или женщины принципиально не содержит основного состава национального космоса и не может полностью выразить существо русского человека — напротив преимущественное изображение его и его жизни и влечений дезориентировало бы, так как перетягивало б интерес к тому, что не самое главное, не столь существенно Отчего бы это? Ведь мы знаем по античной пластике, по фламандской живописи (Рубенс), что прекрасная плоть людей может восприниматься как главный цвет и плод общества: в пышных, сочных формах женщин, в натюрмортах с рыбами, плодами фламандцы наслаждались плодородием земли, отвоеванной ими у моря и любовно возделанной их трудом А в каких народах и странах может быть прекрасно прямое изображение сексуального влечения — в слове? Бесспорно, наиболее богатой культурой в этом отношении отличается французская литература: Рабле, Лафонтен, Парни, Мопассан И самые смелые сцены у них почему-то не коробят нравственного сознания, так что даже Лев Толстой, столь отчаянно отбивавшийся от власти чувственной страсти над человеком, восторженно писал о Мопассане (в предисловии к его сочинениям — в 1894 г), в котором чернь выискивала скабрезность и порнографию, — как о писателе, пробуждающем в человеке острое нравственное чувство Очевидно, здесь сбылась некая гармония между Эросом и Логосам. В этом народе, живущем среди природы, которая во всех отношениях, и плодородие земли, и влага, и тепло и яркость солнца, и воздух — соблюдает идеальное чувство меры, в общем нет ни гипертрофии духовности, ни разросшейся и подавляющей своими запросами дух телесности Лишь единственно, может, некоторый избыток chaleur (жара) имеется, который заставляет дымиться сочное, влажное тело земли в бодлеровских odeurs, parfums (запахах и ароматах), и вливает в sang (кровь) избыточный огонь и живость. Сладострастие здесь, довательно, вздымается как естественное дыхание национального Космоса — и слову, Логосу, общественному сознанию ничего не остается как любовно отталкивать наступающий Эрос, удерживать его в своих границах, — но отсюда между ними непрерывные контакты, хороводь! и обхаживанья друг друга, балансированье на грани И живость французского острого ума — esprit — в галантности и изяществе: в том, что он и дает сексу проявиться, и в то же время увиливает от его поползновений и сохраняет независимость духа и полет ума, так что секс во французской литературе представляет собой сцены игр между Логосом и Эросом Как французы уступают грекам в скульптуре, т. е. в пластике нагого тела, но превосходят все народы в модах — те искусстве сочетания наготы и одежды, в искусстве в меру приоткрывать покровы, так и французской мысли и слову чужды англосаксонская и германская глубинная туманность мысли, тянущейся к безднам, славянская стихийность и аморфность — те всякая обнаженность и беспредельность духа, — зато в высшей степени, развит стиль: приодетость мысли, форма слова Да и секс есть как бы домашний, приодетый, прикудрявленный и припудренный Эрос, лишенный космичности и стихийности вакханалий и введенный из мирового пространства в помещение салона и будуара, где Эрос стал Эротом, амурчиком. Уже Платон отличал в «Пире» двух Эросов: один — первоначало бытия, прародитель всего, а другой — сын Афродиты уже порожденный, малый Эрос, Эрот, то, что мы ныне обозначаем как «секс»
Анатоль Франс в «Острове пингвинов» именно с введением «первых покровов» связывает резкое обострение эротического влечения у прежде невинных пингвинов: «Вот и сейчас на берегу — две-три четы пингвинов занимаются любовью на солнышке. Поглядите, с каким простодушием! Никто не обращает на них внимания, и даже сами участники, кажется, не слишком увлечены своим занятием. Но когда пингвинки прикроют себя одеждами, то пингвин не столь ясно будет отдавать себе отчет в том, что именно влечет его к ним. Неясные желания породят всякого рода мечтания и иллюзии; словом, отец мой, он познает любовь с ее нелепыми муками. А меж тем пингвинки, опустив глаза и поджав губы, будут делать вид, что под своими одеждами хранят сокровище!..» И когда переодетый монахом Магисом дьявол приодел первую неказистую пингвинку и толпы молодых и старых с вожделением потянулись за ней, злорадствующий змий воскликнул: «Полюбуйтесь, как они шагают, устремив взоры на сферический центр этой юной девицы, — только потому, что этот центр прикрыт розовой тканью»[7]
Недаром француз Стендаль в поисках истинных страстей, т. е. искреннего Эроса, обращался к Италии, а в высшем обществе своей страны его удручало развитие любви-тщеславия как господствующей
Во Франции книги преследовали за безнравственность («Мадам Бовари», например), в России — за политику и атеизм, а на нравственность даже литература слабо покушалась… Если перебрать книги русских писателей, то образов чувственной страсти окажется ничтожно мало. В поэзии начала XIX века все эти амуры, Киприды, Ад ели отзываются скорее условным поэтическим ритуалом, навеянным французской или античной литературой..
Русский космос и любовь русской женщины
Из каких же стихий состоит Русь и каков состав, каково вещество русской телесности? Если взять в качестве шкалы эллинские четыре первоэлемента: земля, вода, воздух и огонь, из которых посредством Любви и Вражды (соединения и распада) возникает все и всякая вещь в мире, — то Россия с этой точки зрения явит следующую картину
3 е м л я — мать-сыра, не очень плодородная, серая, зато раз метнулась ровнем-гладнем на полсвета бесконечным простором — как материк без границ: рельеф ее мало изрезан, аморфен, характеры людей не резко выражены, даль и ширь мира важнее высоты и глубины (в отличие от горных или морских народов). Недаром за определенностью, резкой очерченностью характеров и страстей тянулись русские писатели на юг: на Кавказ (Лермонтов), к Черному морю («Бахчисарайский фонтан», «Цыганы» Пушкина)
Небо России — мягко-голубое, часто серое, белое, низкое. Солнца немного: оно больше светит, чем греет, не жаркое, так что в России из стихий важнее расстилающийся ровный данный свет (и связанные с ним идеи: «белый», «снег», «чистота»), чем огонь — как начало «я», индивидуальной, все в себя превращающей, всепожирающей активности. Отсюда цвета и краски в России — мягкие, воздушные, акварельные. В России — в изобилии воздуха и воды
Воздух — без огненно-влажных испарений земли (как запахи и краски Франции), но чистый, кристальный, прозрачный (призрак!) — т. е. на службе, скорее, у неба и света, чем у Земли, — и более открыт в мировое пространство, чем атмосферой. В России легко дышится, и дух человека легко уносится ветром в даль (которая здесь по святости занимает то же место, что высь у других народов); душа не чувствует себя очень уж привязанной к телу — отсюда и самоотверженность, готовность на жертвы, и не такая уж обязательность телесных наслаждений, которые легко переключаются на радости более духовные. Чувственность тела — это его как бы огненная влажность, его дыхание, его ум. В России же, изобильной водой, влага — более сырая, вода чистая, белая, светлая — как и воздух. Недаром и национальный напиток — водка — жидкость бесцветная, тогда как во Франции — вино, красное как кровь (sang). И если вино
