несчастных случаях на водах, очередях на переговорном пункте и тому подобных болтливых разностях.
— А что, винцо у вашей хозяйки водится? — интересуюсь я у молодой-симпатичной для затравки разговора.
— Продает, — отвечает пляжница.
— И хорошее?
— Не пробовали.
— Мы такое не употребляем, — категорическим тоном поясняет тетя.
— Что так? — участливо спрашивает Лёлик.
Тетя смотрит на него недоуменно:
— Только ликеры. Немножко. С десертом. Домашнее вино, по-моему, это ужасная антисанитария.
Лёлик, которого пронесло с той самой пертусинной банки, решительно соглашается.
После нескольких партий, где победитель никакого значения не имеет, пляжницы сдувают матрацы, подпрыгивая на них пятой точкой, и, загрузив свое добро в сумки, отчаливают обедать. Пожалуй, пора и нам. Окунувшись, шлепаем по камням, оценивая перспективы знакомства.
— Жрут они это винище стаканами, долбежницы.
— Если сегодня на танцы приползут, значит хочут.
— Хочут, хочут рыбку съесть.
— Маныч, ты тетку эту берешь или мы ее пожалеем?
— Белые начинают и выигрывают, — понесло Маныча.
— А Рая? На два фронта?
— Не вздумай, Маныч, камбуз облажать.
— Артуха, мы тебе доверяем. Береги Раю, Артуха.
— Рая — мечта гурмана, — успокоил Маныч. — Спрашиваю, чего ты такая белая? снежный человек позавидует. Говорит, мне, дескать, с таким бюстом стыдно на пляж появляться. На бляж, я ее поправляю. Что? спрашивает. Ничего-ничего, говорю, такой бюст как у тебя — это народное достояние. А я, говорит, все равно стесняюсь. На меня лифчик невозможно купить.
— Да, мейфы там знатные.
— Надо запасной вариант прорабатывать, — обеспокоился Минька. — Что та клава, которая повариха во второй смене?
— У нее абрек, вечерами встречает. Зарэжэт, слюшай.
— Это ее муж. Кстати.
— А другая? смуглявенькая? Типа молдаваночки. Может сходить? картошек с ней почистить?
— Она еще юннатка. Там без толку. И каш она не варит.
— Оставьте молодняк, — покровительственно сказал Маныч. — На крупного зверя надо охотиться.
— Вот если начальницу столовой завалить...
— Будем с чешским пивом.
— Хотеть не вредно.
— Пива?
— Пива тем более не вредно.
— Пива бы сейчас не слабо...
После сытного обеда с горы сползает тень и мы, по закону Архимеда и с сознанием хорошо выполненного долга, отдаемся Морфею.
Любим мы это дело. Надо же хоть что-то в жизни по-настоящему любить.
4
После ужина, когда котлы уже почищены, плиты остыли, тарелки высохли, а сама столовая закрыта на замок, Степан Сергеевич, выбритый опасной бритвой, в свежевыглаженной, пожелтевшей от стирок рубашке, нажимает прокуренным ногтем кнопочку «пуск» и казенная «Комета», через систему оповещения под названием «колокольчик», начинает наматывать метр за метром, вечер за вечером, одну и ту же пленку с «друзьями», «ребятами», «молодцами», «гитарами», «маками» и «птицами». Контингент, ждавший темного часа целый день, выползает из своих бунгало к раковине эстрадки, где уже стоят наши колонки, протянуты провода, «мама» в «папе», а штекера в гнезде.
Помимо контингента, преимущественно женской молодежи, уверенно вступающей в жизнь с подмостков института инженеров транспорта, на поскакушки-погляделки сползаются от мала до стара: дикари и дикарки, обитающие в близстоящих курятниках и сараях местного сектора; пацанки с нулевым размером молочных желез и их прыщавые одногодки с сигаретами «БТ» в кармане, сбежавшие из пионерского лагеря по соседству; пенсионеры, пересудов ради; какие-то тетки курортного возраста, видавшие больших за печкой тараканов; сопливцы с пальцем во рту, которым давно пора фить-пирю, но маменька еще не нагулялась; и даже погранцы, судя по положению ремня и пилотки, явно находящиеся в самоходе.
Расположенные к активным действиям после «верных», «веселых», «добрых», «поющих», «красных» и «синих», авангарды контингента жаждут возвышенного и нам остается выкрутив всё, что можно и нельзя, врезать с места под горку «Уби-дуби» незабвенных «Криденс», которые ривайвэл в круге чистой воды[6].
Киловаттами, наша лейся песня на просторе, при всём вкручивании и выкручивании, никого удивить не может. В зоне сопения и топтания как-то еще и слышно, а на большее ты не рассчитывай.
Хотя, по мнению Степана Сергеевича, — или СС, как его возлюбили за глаза, — и это слишком громко, а значит идеологически неправильно. «Здесь граница», трагически поднимает СС указательный палец, призывая бдить днем, ночью, а тем более вечером, когда контингент наиболее несобран, расхлябан и, прости, Его Святейшество Устав караульной и гарнизонной службы, развращен. «Иностранщина» в нашем разнообразном репертуаре крючит СС зубной болью.
— Опять, — страдальчески высказывает он Манычу, апеллируя к его блестящей голове. — Опять ваши буги-вуги.
Маныч, прошедший вместе со славным
— Степан Сергеевич! дорогой мой, что и говорить! Мне оно надо? Мне эти дурнопляски, сами понимаете, до какого места. Как гражданин гражданину: я с вами целиком и полностью. Но, — Маныч разводит руками, — рекомендовано. Циркуляр на то. Даже и догадка не возьмет: зачем? для чего? Вы поглядите, уважаемый мой, всё ли-цен-зи-ро-ван-но, — вставляет Маныч заумное слово. — Всё! Посмотрите: что творится в киоске «Союзпечати» — сплошные вокально-инструментальные ансамбли. И к тому же на английском языке. «Любовь нельзя купить»[7]. Это что такое? Чему учат, спрашивается? Целенаправленно, не иначе, я вам скажу. Конвергенция, скажем дружно. Уж на что у нас, в областной филармонии, а опять же, — если коллектив едет за рубеж, в приказном порядке обязывают включать в репертуар до тридцати процентов модерняги, а уж потом, остальное, пожалуйста — Шуман. Директору эти штокгаузены всю программу ломают, а что сделать? Установка. О чем это, скажите, говорит?
— Это за рубеж! — рубит отставник. — А здесь наша земля!
— Как бы не было неприятностей, Степан Сергеевич, — вежливо вздыхает Маныч. — А если какой хлыщ заглянет: как с культурно-массовой обстоит? Почему однобоко?
— А у вас этот циркуляр есть?
— Ну кто? кто мне его даст! Сами посудите. Это документ строгой отчетности. Для служебного пользования. Нам директор филармонии для сведения доводил, а уж его самого в управлении культуры под роспись ознакомили.
— Я запрошу, — твердо говорит бывший майор и отходит неудовлетворенный, но поколебленный. И в самом деле, сколько уже разочарований в их нетвердой линии. Сколько уже просрали, головотяпы. «Циркуляр». К ногтю — вот и весь циркуляр.
