— Конечно, нет… — усмехнулся архиепископ. — Свидетелей пьяной драки всегда достаточно. Они могут надраться так, что забудут родного отца, но никогда не упустят малейшей возможности нагадить ближнему.
Он скользнул взглядом по грубым рукам своего собеседника, рукам строительного рабочего, плотника и каменщика.
— Впрочем, что я тебе об этом рассказываю? Ты наверняка знаешь намного лучше меня, что и как происходит сейчас в городских трактирах.
Герхард смущенно кивнул. Рядом с аристократом из гордого рода Хохштаденов трудно было не почувствовать себя неотесанным деревенщиной. Конечно, он знал счет и геометрию, а также немного умел читать — ровно настолько, насколько требовало ремесло, но по сути, хозяин дворца попал в самую точку. Мастер Герхард принадлежал к тому, заоконному, тупому и беззаконному миру, сгущающимся сумеркам пьяных драк и грубого свального греха, неотличимого от насилия. Хотя… намного ли аристократы лучше? Опыт общения со знатными заказчиками убеждал в обратном. В некоторых дворцах воняло поменьше, и вино наливали получше, но на количество драк и блевотины это не слишком влияло.
— Но и аристократы немногим лучше… — задумчиво произнес архиепископ, словно услышав Герхардовы мысли. — Дьявол живет и во дворцах, не только в лачугах. Он направляет руку убийцы, грабит и насилует. Потому я и называю завтрашних висельников «номинальными» виновниками. Настоящий преступник остается безнаказанным.
Он повернулся к Мастеру Герхарду и посмотрел на него в упор своими блеклыми, словно выцветшими глазами.
— Послушай меня хорошенько, сын мой, и постарайся запомнить. Ты грамотный человек и богобоязненный христианин. Мы оба должны бороться с дьяволом, каждый на своем месте: я — как архиепископ, ты — как архитектор. Важно, чтобы ты понял свою роль, иначе ничего не получится у нас обоих…
Конрад фон Хохштаден подошел к окну и брезгливо уставился в ворочающееся внизу темное тело города.
— Сатана полагал, что уже подчинил себе весь мир. Люди погрязли в грехе, и надежды не было. Тогда пришел Спаситель и на кресте искупил человеческие грехи. Теперь можно было начинать с чистого листа, заново. С этого момента новорожденные младенцы появлялись на свет, не отягощенные прежними преступлениями. Представь себе, какое настало бы счастье, если бы все они продолжили нести с собой эту чистоту от пеленки до самого савана! Но враг рода человеческого не желал отдавать без боя владения, которые считал своими! И вот он, результат!
Он грубо, по-мужицки, сплюнул в темноту, перекрестился. Герхард слушал, почтительно склонив голову и не слишком улавливая цель архиепископской проповеди.
— Но люди уже стали другими! — продолжил священник. — Муки Христовы не могли пропасть зря. Чистая божественная душа по-прежнему дается каждому при рождении, и дьяволу приходится немало потеть в его разрушительной работе. К несчастью, это его не останавливает. Исчадье ада без устали снует вокруг нас, пятная и уродуя души, пока они не утратят свой кристальный возвышенный облик!
Последние слова он произнес с угрожающей силой, на высокой, до срыва в фальцет ноте.
— Кто же спасет человечество? Кто выведет к свету заблудшие души? Кто вернет их в небесный, райский Иерусалим? — архиепископ сделал паузу и торжественно возвестил: — Церковь! Только она, десница Спасителя на грешной земле, может помочь в ежечасной борьбе с Сатаной! Смотри! Мы соединяем их…
Он протянул сжатую в кулак левую руку к ночному городу за окном.
— Их… эту юдоль разврата, эту земную геенну… — он резко поднял вверх правую руку. — И этот небесный, святой Город Иисуса… — оба кулака рванулись друг к другу, и, столкнувшись, сплелись в тесном объятии пальцев. — Мы соединяем их вот так! Вот так! Церковь Спасителя соединяет небо и землю! Понимаешь?!
Архиепископ внезапно перешел на шепот.
— Когда-то мы думали, что до небесного Иерусалима будет легче добраться, если мы завоюем земной. Полтора столетия назад Святой отец благословил христианский мир на первый крестовый поход. Мы вернули себе земной Иерусалим, но, увы, небесный не стал от этого ближе. Господь преподал нам хороший урок, а когда мы заупрямились, передал Святой Город в руки мусульман. Как тебе известно, многие до сих пор не оставляют попыток отвоевать Гроб Господень, идя против воли самого Папы. И Тот, Кто на небесах, раз за разом карает своевольных. Сколько смельчаков с крестом на груди погибли в африканских песках, сколько рыцарей сгинуло от чумы под сирийскими городами!
Герхард кивнул.
— Воистину так, святой отец. Я и сам едва не ушел с Крестовым походом детей. Бог миловал… да еще мать, что высекла и заперла в чулане…
— Вот именно! — подхватил священник. — Твоя добрая мать, сама того не ведая, действовала именно так, как должна действовать наша великая Церковь: наставлять на истинный путь неразумных детей своих… а при необходимости и не побояться взять в руки розгу. Взять в руки розгу и силой выбить ересь из христианской спины, для ее же пользы!
Герхард снова поспешно кивнул. Разговор приобретал опасный поворот. Альбигойская расправа, произведенная с беспримерной жестокостью, на долгие годы запечатлелась в памяти европейцев. И хотя последние катары и вальденсы уже двадцать лет как сгорели в пламени костров, но учрежденная для борьбы с ними Священная Инквизиция осталась. Уж не проверяет ли Конрад фон Хохштаден своего архитектора?
— Я всегда был добропорядочным христианином, святой отец, — сказал Мастер Герхард. — Это не значит, что мне нечего рассказать на исповеди, но…
— Никто и не сомневается в тебе, сын мой, — улыбнулся архиепископ. — Еще несколько слов, и ты поймешь, к чему я веду.
Он помолчал, сосредоточенно щурясь на составленные вместе пальцы своих мягких ухоженных рук.
— Все еретики похожи. Их кажущиеся различия — чисто внешние. Суть же одна: все они полагают, что могут обойтись без Церкви. Им кажется, что в каждом человеке есть достаточно силы и разума, чтобы очистить душу от скверны. Нужно только сделать что-то правильное… например, отказаться от земных благ или, наоборот, грешить особенно гадко и безудержно, или хлестать себя по спинам, или поститься… методы у каждого свои. Но главное тут — их самостоятельность, отдельность от Церкви. И пусть тебя не обманывает кажущаяся скромность этих одетых в лохмотья еретиков. На деле они обуяны большей гордыней, чем самые гордые короли. Ничтожные твари, они возомнили себя сильнее Спасителя или, по крайней мере, равными Ему! Ведь даже Он не смог принести небесный Иерусалим на землю; какой же наглостью и высокомерием надо обладать, чтобы тягаться в этом с самим Иисусом!
Герхард быстро перекрестился. Он никак не мог определить, к чему клонит могущественный хозяин. Архиепископ поднял голову и пристально посмотрел на него.
— Даже Церковь не может принести сюда небесный Иерусалим. Даже Церковь! Оттого-то мы и ждем с таким нетерпением второго пришествия нашего Спасителя. Ждем и стараемся не посрамить себя, стараемся быть готовыми к Его грядущему явлению в громе и славе Страшного Суда! Но, как я уже сказал, взамен того, чтобы превратить земной мир в небесный Иерусалим, Церковь может соединить с ним грешную землю. Не совместить, но соединить! Церковь может показать страждущим душам, что они не одни в этом страшном, вязком болоте греха и разврата, в этом царстве пляшущего дьявола. Церковь может выстроить светлый путь к небесному Городу, путь, похожий на ветхозаветную лестницу Иакова. Может! Но как? Как?.. Я спрашиваю тебя, Мастер Герхард! Скажи, как?
Испуганный Герхард хотел отвести взгляд и не мог. Блеклые немигающие глаза держали его цепко и жгли, как раскаленные щипцы палача на допросе Священной Инквизиции.
— Пощадите, святой отец! — взмолился он, падая на колени. — Где уж мне знать, неученому мужлану…
Встав со своего кресла, архиепископ подошел к Герхарду и поднял его на ноги.
— О, святая невинность… — сказал он ласково. — «Прости им, ибо не ведают, что творят…»
