Роберт Кормер
Восемь плюс один
Усы
Уже было ясно, что Энни ехать не может. Она где-то подхватила грипп, из-за чего не могла подняться с постели. Ее лихорадило, ломало, она стонала. До этого у нее был вечер с очаровательным Гарри Арнольдом. Мы называем его Красавцем Гарри. Кроме того, что он красив и ко всему неплохой парень — спокойный и хладнокровный, к тому же он не обращается со мной, как с маленьким братом Энни, чем успел добиться к себе моего расположения. Так или иначе, в тот день в дом престарелых пришлось ехать именно мне. Но сначала надо было пройти осмотр и все инструкции моей матери. Она прислонила меня к стене, расправляя на мне всю одежду. Она сама стояла, будто по команде «смирно», и, что самое забавное, в женственности ей не отказать. При всем этом, между нами — самые теплые отношения. Я о том, что она находит меня замечательным парнем, и это может показаться мне странным. Но я знаю, что со многими из моих сверстников их любящие матери разучивают тексты, специально написанные для каждой отдельной ситуации, и переживают за каждый их шаг, когда при этом что-то в их отношениях безвозвратно упущено.
Как бы то ни было, она нахмурилась и начала все сначала.
— Волосы… — сказала она, вздохнув, а затем заметила: — Ладно, по крайней мере, ты причесался.
Я вздохнул и понял, что лучше вздох, чем спор.
— И эти усы, — закачала она головой. — В твои семнадцать еще не время носить усы.
— Это — эксперимент. Мне захотелось выглядеть немного старше, — правдиво признался я, пытаясь оправдать этот свой шаг, чтобы проверить, какой эффект произведут усы. Правда, на тот момент я уже успел узнать немало.
— Это будет стоить тебе денег, Майк.
— Знаю, знаю.
Деньги напомнили о себе в кино. Каждый вечер по пятницам в центральном кинотеатре города проходит специальный киносеанс для школьников выпускных классов, на котором для каждой пары продаются билеты вдвое дешевле, чем для остальных. Кассир посмотрел на мои усы и предложил мне билеты за полную цену. Даже, когда я показал ему свое водительское удостоверение, он все равно не сразу согласился продать билет по льготной цене для Синди, из-за чего позже нам с ней уже не хватило времени купить по гамбургеру перед началом сеанса. Это не давало ответа на все вопросы Синди, ставшие поводом для ее нетерпеливого недоумения тем, что у меня до сих пор нет собственной нормальной машины, на которой не стыдно ездить, и тем, что я все время занят учебой, чтобы успешно окончить школу и поступить, например, в колледж. И Синди уж точно не в восторге от моих усов. Теперь усы стали поводом для вздохов моей матери.
— Посмотрим, — пошел я ей на встречу. — Думаю, что их можно сбрить, — при этом я даже и не собирался это делать, но у меня появилось новое открытие: жизнь можно отложить на потом.
— Боюсь, что, скорее всего, твоя бабушка тебя не узнает, — сказала она. И я увидел, как на ее лицо упала тень.
А теперь о самом посещении. Моя бабушка — ей семьдесят три года. Она — «резидент», что, надо полагать, звучит лучше чем «пациент», проходящий лечение в «Лонрист», в доме ухода за престарелыми. Она когда-то готовила самый вкусный в мире соус для рождественской индейки и была помешана на бейсболе, следя за счетом и ударами битой. Она презирала проигравших и обожала «Митс», пока те не начали регулярно побеждать. Теперь у нее артериосклероз. В словаре написано, что это хроническое заболевание, характеризующееся увеличением жесткости стенок кровеносных сосудов, а значит, и их хрупкости. И это на самом деле значит, что она больше не может жить дома вместе с нами, к тому же ее память предала ее так же, как и тело. Ее сознание изредка пробуждается, когда она начинает с трудом узнавать окружающих ее людей. Мать навещает ее каждый день, проезжая тридцать миль в каждую сторону, чтобы попасть в «Лонрист». По причине того, что Энни приехала домой на каникулы, посещать бабушку по субботам стала она. Но теперь Энни была в постели со своим гриппом, издавая при этом театральные стоны (она была мастером драмы). И, как бы то ни было, ехать пришлось мне. Я уже давно не видел бабушку, так как она была помещена в «Лонрист». Кроме того, туда ведет Юго-Западная Магистраль, на которой, надо полагать, я смогу выжать все соки из нового отцовского «Леманса». Мне нужно было довести стрелку спидометра до отметки «семьдесят пять», когда мой старый пикап не разгоняется и до пятидесяти миль в час.
Если честно, то меня туда совсем не тянуло. Дома ухода за престарелыми напоминают мне, больницы. От одного лишь понятия «больница» мне становится отвратительно: меня начинает тошнить от запаха эфира, а при виде крови подкашиваются ноги. И когда я уже приблизился к дому престарелых «Лонрист», то он мне скорее напомнил кладбище, чем больницу, и я пожалел, что не избежал этой поездки. И тут же почувствовал вину за собственные сожаления. Комплекс вины меня преследовал повсюду, например, сегодня, еще только когда собрался ехать и пообещал отцу, что буду осторожен на дороге, и когда только подумал о том, что мне было бы лучше куда-нибудь уйти с Синди или вместо того, чтобы навестить бабушку, отсидеться в машине на стоянке возле «Лонриста». Но я вспомнил обо всех Рождествах и Днях Рождения, обо всех подарках, даримых моей бабушкой, и вышел из машины, как обычно, все с тем же чувством вины.
Когда я зашел внутрь, то меня удивило отсутствие запахов больницы, хотя здесь были другие ароматы или просто их полное отсутствие. Воздух был стерильным и лишенным жизни. Будто воздуха не было вообще, чтобы как-то пахнуть, и чтобы как-то было холодно или тепло.
От медсестры в регистратуре все-таки пахло духами. Она задвинула ящик стола и объяснила мне, куда идти: моя бабушка была в отделении «Восток — 3». Я прошел по коридору между обложенными плиткой стенами и вышел в обсаженный зеленью холл, чтобы увидеть окрашенные веселыми цветами стены — в желтое и розовое. Из-за угла вдруг выскочило инвалидное кресло с электроприводом. В нем сидел старик с растрепанной шевелюрой и без зубов. Увидев меня на своем пути, он весело загоготал. Я отскочил в сторону. Мне не хотелось, чтобы меня кто-то сбил с ног, разъезжая на инвалидном кресле со скоростью полторы мили в час, после того, как я пронесся на скорости семьдесят пять миль по скоростному шоссе. Проходя по коридору в поисках отделения «Восток — 3», я не мог удержаться оттого, чтобы иногда не заглянуть в открытые двери комнат. И все это мне напоминало музей восковых фигур, неподвижно замерших в различных позах. Они сидели на кроватях или стульях, стояли у окон, будто были навсегда заморожены в этих положениях. По правде, я начал спешить, потому что депрессия стала брать надо мной верх. И вдруг, заметив, что ко мне приближается девушка в белом — медсестра или сопровождающая, я настолько обрадовался, увидев кого-нибудь молодого, кто бы нормально ходил или что-нибудь делал, что поприветствовал ее своей широкой улыбкой и начал смотреть на нее, наверное, глазами идиота. Она в ответ посмотрела сквозь меня, будто я был окном или экраном телевизора, совсем не поощряя мой интерес к ее необычайной красоте.
Наконец, я нашел нужную мне комнату и увидел свою бабушку, лежащую в кровати. Она напомнила мне Этель Баримор. Я не знал об этой актрисе, пока не увидел потрясающий кинофильм «Лишь одно одинокое сердце». Его показывали по телевизору. В главной роли была Этель Баримор и Керри Грант. Как и у Этель Баримор, у бабушки такой же оскал лица, напоминающий горный рельеф, и голос, похожий на густой сироп, которым поливают десерт. Она медленно повернулась в постели, переминая все подушки, на которых покоилась ее голова. Ее волосы мягко ложились на ее плечи. Почему-то их плавность и прямизна придавали ощущение, что она — маленькая девочка, несмотря на пропитывающую их седину.
Она увидела меня и улыбнулась. Ее глаза засветились, брови приподнялись, и она, приветствуя меня, подняла руку.
— Майк, Майк, — сказала она. И я с облегчением вздохнул. Это был один из лучших ее дней. Мать
