Небольшого роста, вернее, просто низенькая, с удивительно красивой головой, но болезненно полная, с трудом передвигавшаяся, потому что в детстве перенесла полиомиелит, Юдифь Матвеевна была удивительно и по–настоящему мужественным человеком. Она всем и всегда говорила правду, а поэтому, как только ей исполнилось 55 лет, ее безжалостно выгнали на пенсию. В те годы мне было немного грустно, что обе они, Юдифь и ее мать Софья Исааковна, не ходят в церковь и не считают себя христианками.
Теперь, вспоминая те бесконечные разговоры, что велись нами у них дома на проспекте Вернадского, я понимаю, что в этом, если так можно выразиться, «нехристианстве» было так много Божьего присутствия и так много духа евангельского, что нам, кто их знал, остается только благодарить за них Бога. Бога невидимого… И сокровенного… Бога, который действует в нас. «Се воистину израильтянин, в нем же льсти несть», — говорит Иисус о Нафанаиле. «Вот по–настоящему верующие люди», — сказал, выходя из их дома вместе со мною один московский священник, теперь уже совсем старенький, а тогда гонимый за то, что привык говорить правду, не понижая голоса…
Но возвращаюсь в шестидесятые годы. На Лыщикову горку. В церковь войти нельзя, потому что она давно переполнена. Вокруг, на отрогах (если так можно выразиться) этой самой горки стоят люди со свечками — их сотни, если не тысячи…
«Воскресения день,
просветимся, людие,
Пасха, Господня Пасха,
от смерти бо к жизни
и от земли к небесе…»
И снова и снова: «Христос воскресе…». А хор продолжает «победную поющая».
Словом «победная» переведено на славянский греческое «эпиникион»… Эпиникион адондес, — по– русски это будет «воспевая победную песнь». Эпиникии некогда писал знаменитый Пиндар. Тогда это были песнопения в честь победителей на Истмийских, Олимпийских или Пифийских играх — теперь песнь в честь уже другой победы: над смертью и над всеми нашими страхами. Этой самой тихой, самой невозможной и самой удивительной победы… А мы стоим все вместе на пригорке со свечками в руках. «Христос воскресе»… Теперь я иногда прохожу по дороге к себе на работу в библиотеку мимо этого пригорка и вижу то самое место, где мы вчетвером стояли всегда пасхальной ночью. И нас вижу, поэтому, если б умел рисовать, то нарисовал бы непременно. «Христос воскресе»…
Затем наступает утро, дома мы пьем чай с куличом и едем на кладбище. Здесь похоронены бабушка с дедушкой, Владимир Петрович Ветчинкин, мамин крестный, поэтому мы непременно встретим тут его вдову неисправимо хромающую Екатерину Филипповну. А чуть дальше удивительный Генрих Густавич Нейгауз и Андрей Белый или Борис Николаевич Бугаев, автор странной поэмы «Христос воскресе» и двух замечательной симфоний: героической и драматической. Еще дальше знаменитый ученый, специалист по славянской палеографии Вячеслав Николаевич Щепкин, учитель моей бабушки, под руководством которого она написала свою работу о жизнеописании Михаила Клопского, и многие, многие другие…
Веаti mortui qui in Domino moriuntur или'Блаженны мёртвые, умирающие о Господе', — говорится в Апокалипсисе (14:13)… Но где они? Эти все люди… Здесь на кладбище? В нашей памяти? Или у Бога? Или, там, где Сент–Экзюпери встретил маленького принца? «У Бога все живы», — говорит Своим ученикам Иисус. Все живы… Все живы… В это утро понимаешь, что это воистину так.
Уходить с кладбища грустно. Грустно до боли. И вместе с тем как?то по особенному радостно. Нас не четверо. Невидимо идет с нами как и на дороге в Эммаус Сам Иисус, а где?то рядом в Ним и все те, у кого мы сегодня побывали. Почти как в «Синей птице» у Метерлинка. Колокола молчат, потому что звонить в Москве запрещается. Но мне ясно и отчетливо слышится их совсем тихий и удивительный звон. «Христос воскресе»…
Песнь арфиста
Во времена фараонов египтянин начинал строить себе гробницу в ранней юности, ибо был уверен, что жизнь дана человеку всего лишь на несколько десятилетий, а смерть — навсегда. Умерший является к Осирису, где его ждет суд, чтобы стать затем полным хозяином того дома, который при жизни он где?то в скале построил себе на века. Своего великолепного и полного всякого добра дома, живо напоминающего те житницы, которые хотел для себя построить богатый человек из Евангелия от Луки. Дома, где есть все. Кроме жизни.
Довольно долго считалось, что египтяне именно в том видели смысл жизни, чтобы обустраивать свои гробницы. Однако позднее стало ясно, что это не совсем так. Приблизительно сто лет тому назад на стене одной из гробниц был обнаружен текст небольшой поэмы, относящийся к XXII веку до н. э., рядом с которым изображен толстый человечек по имени Неферхотеп, играющий на арфе. Текст этот стали называть'Песнью арфиста'.
Его автор (сам это Неферхотеп или кто?то другой, неясно) говорит о смерти, вернее, о том, что'никто из тех, кто ушел туда, пока не вернулся обратно', а посему тебе следует заставить свое сердце забыть о печали и подчиняться его велениям,'доколе ты существуешь'. Что ждет нас там? Об этом, по мнению автора'Песни арфиста', мы ничего не знаем. Поэтому, восклицает поэт,'умножай непрестанно свои наслаждения, сердцу своему не давай огорчаться и следуй его желаниям…'
В общем,'ede, bibe, lude', или'ешь, пей, веселись', как сказано в упомянутом выше месте из Евангелия. Эта тема разрабатывается затем в вавилонском эпосе о Гильгамеше и в греческой лирике VIII?VI веков, где призыв радоваться жизни звучит постоянно, ибо'другие появятся скоро люди, а вместо тебя черная будет земля'.
Наконец, в'Алкесте'Еврипида подвыпивший Геракл напоминает зрителю, что'всем смертным людям суждена могила'и поэтому, пока мы живы, нам следует веселиться, пить вино и вдыхать ароматы цветов. Об этом же говорит и вся римская поэзия, прежде всего, Гораций со своим призывом'carpe diem', что буквально означает'рви день'или'лови момент'.
Комментируя это выражение, Порфирион, один из самых известных в античности знатоков Горация, сообщает, что поэт использует здесь глагол, который обычно употребляется только в тех случаях, когда говорится'о плодах, которые мы срываем с дерева, чтобы наслаждаться их сладостью'.
Этот призыв — наслаждаться жизнью, пока черная смерть не вырвала тебя из мира, — красной нитью проходит через всю историю древности. Его отголосками буквально насыщен Ветхий Завет.
Автор Екклесиаста, почти дословно повторяя'Песнь арфиста', призывает читателя'ходить по путям сердца'и восклицает:'Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости'(11:9). В книге Премудрости содержится огромная цитата из какого?то поэтического текста, автор которого восклицает:'Будем же наслаждаться благами жизни… увенчаем себя цветами шиповника, пока они не увяли… везде оставим следы веселья'.
Правда, далее в первом случае говорится, что за все потом придется ответить на суде, а во втором подчеркивается, что люди, рассуждающие подобным образом, ошибаются, однако сам факт наличия этих текстов в Библии прямо свидетельствует о том, что идеи такого рода были распространены и среди евреев.
'Наслаждаться' — в какой?то мере действительно ключевое слово древней истории. Однако все упомянутые выше и им подобные тексты совсем не так однозначны, как может показаться. На первый взгляд, авторы всех этих текстов предлагают своему читателю просто забыться, погрузившись в'наркотическую'дрему, но при ближайшем рассмотрении оказывается, что их призыв заключается в другом.
Человек, которому не по себе, оттого что ему кажется, что завтра он, быть может, умрет, а значит, провалится в небытие, — будет есть, пить и веселиться, чтобы отогнать от себя эти мрачные мысли и в том случае, если он ничего не знает о'Песни арфиста'. Тоска рождается в душе не от стихов, а от жизни вокруг, но зато лечится она стихами.'Болящий дух врачует песнопенье'. Это знал еще царь Саул.
Поэзия призывает не просто напиться и заснуть, а всмотреться в то, что именно чувствует человек, когда ему плохо. Не просто пить вино и упиваться жизнью, вдыхая запахи весенних цветов и дорогих
