проклиная неблагодарность русских и уверяя всех, что уедет опять домой, за границу.
Прошло два года, и симбирский помещик наш отправился со всей семьей на Кавказ, повез детей и жену и себя лечить пятигорскими водами. Прогуливаясь там между опрятными новенькими домами, выстроенными для посетителей, увидели они огромную вывеску с презатейливою собачьей комедией. Папеньке и маменьке не было покоя: пойдем да пойдем в собачью комедию. Пошли, и хохотали до упада все, и малые и большие. Тут курносая моська Жантиль, в алом фраке и голубой фуражке, расхаживает на дыбках под ручку с косматою шавкой, мадмоазель Санфасон; тут целая упряжь гнедых дворняжек везут коляску, где нарядная маленькая пеганка исправляет должность кучера; две моськи, одна в белом атласном платье, другая в вишневом французском кафтане, сидят в коляске, а брусбарт, в ливрее, стоит на запятках; тут целая стая собак всех мастей и во всех нарядах, щегольских, модных, ощипанных, оборванных, пляшут на дыбках, под барабан и дудку, экосез, и каждый раз, когда очередная пара отправляется взад и вперед между рядами дам и кавалеров, ропот зависти и неудовольствия выражается в рядах пляшущих: дамы и кавалеры ворчат и скалят зубы. Наконец, какой-то назойливый барбос, который вел себя во время танцев самым неприличным образом, и между прочим ворчал и огрызался беспрестанно, даже без всякого к тому повода, барбос этот ухватил одного кавалера в оранжевом кафтане за воротник; тот стал огрызаться, кавалеры и дамы, все без разбора, приняли ту либо другую сторону, и бал окончился буйством и страшною дракой, рассмешившею больших и напугавшею малых зрителей. При этой общей свалке фуражки, шляпки и клочки мишурного платья летели во все стороны.
В эту критическую минуту вступил на поприще с арапником в руке сам хозяин, желавший, вероятно, спасти лоскутный ряд свой, фраки, юбки и кафтаны, от конечного истребления. Мсье Петитом, мсье Петитом! закричали в один голос симбирские воспитанники нашего самоучителя… Так, это был он! Прирожденный воспитатель, он, за неимением других воспитанников, занялся обучением мосек, шавок и болонок, разговаривал с ними так же мило и поучительно, как бывало с детьми; заставлял их так же ловко кланяться, приседать, держаться прямо, навытяжку, складывать вежливо лапки, и собачки уже довольно порядочно понимали по-немецки.
Вскоре, однако же, судьба опять покарала бедного самоучителя: он внезапно, в страшную годину, лишился всех воспитанников своих, подававших столько лестных надежд. На ученых собак напала чума, которая, как известно, не щадит ни пола, ни возраста, ни даже звания и состояния: страшный кашель, рвота и тому подобное воцарились в балагане под вывескою мосек, шавок и болонок; много истратил Петитом на серу, антимоний и табачный настой; уход был за воспитанниками примерный, но судьба порешила дело по-своему: в три недели все кончилось; ученые собаки подохли или остались такими калеками, что не было никакой возможности показывать их: они поглупели, одурели, позабыли все науки и, разбитые на задние ноги, едва перекачивались с места на место. Собачья комедия решительно расстроилась.
Скрипка или флейта, под которую плясали собаки, выручила Петитома. Екатеринославский помещик увез его из Ставрополя к себе, устраивать домашнюю музыку. Петитом брался за все, что вам угодно, и если бы кобылка и саранча не поела в Славяносербском уезде хлеба, то, может быть, у помещика была бы со временем и музыка; по крайней мере, трех человек, из псарей, с басом, со скрипкой и кларнетом, Петитом поставил уже на ноги. Но кобылка испортила все дело; музыка полетела к черту, потому что тут нечем было кормить и рабочих крестьян, не только дармоедов.
Самоучитель оглянулся в околодке и попал счастливо на прежнюю колею свою; у соседа подрастали ребятишки; сосед нашел в Петитоме дешевого наставника, и дело сладилось. Но после стольких горьких опытов Петитом стал дорожить местом своим и старался угодить, по возможности, родителям, отложив всякий посторонний промысел, по крайней мере до того времени, покуда не обживется и не устроится на своем месте. Сметив, что родители малюток были смертные охотники до благонравного воспитания, в особенности до поучительных стишков и басен, Петитом долгое время был в затруднении, каким образом обнаружить перед родителями обязательным образом те нравственные правила, которые он внушает детям! Родители не знали ни по-немецки, ни по-французски, а тут еще на беду наступали папенькины именины. Наконец Петитом решился: дети вытвердили наизусть французское и немецкое пожелание; это так, само по себе, и родители слушали его, проливая слезы радости; но затем дети прочли также на память две русские басни, написанные Петитомом. Да, Петитом выучился уже русскому языку, и не только свободно на нем изъяснялся, но писал в стихах и в прозе поучительные басни. Вот они:
I. СОБАЧКА И СОБАКА
Один маленький собачка с великий злость
Грыз кость.
Большой собака приходил
И маленькой собачку спросил:
Маленький собачка, зачем ты с великий злость
Грызешь кость?
Маленький собачка отвечал:
Мне хозяин давал.
Нравоучение:
Следовательно, ничего не должно делать без позволение.
– ----
II. ВЕЛИКОДУШИЕ
Один молодой козел пошел себя немножко прогуливает; вдруг навстречу ему попадался городовой. Городовой, по должность свой, спросил: Господин молодой козел, вы пьян? Нет, отвечал молодой козел, я не пьян, я только немножко себя прогуливает. Городовой обратился, по должность свой, к другой прохожий.
Эта басня показывает, что один был великодушнее другого, а другой великодушнее одного.
– ----
Вот вам необыкновенные успехи Петитома в русском языке; вот вам ум его, дар писателя, остроумие и высокие понятия о нравственности. Удивительно, до какой степени этот человек приучил себя в несколько лет к русской почве; это в особенности доказывает вторая басня его: русская басня, по всему.
Хотите знать и окончательные приключения Петитома? Ему предстоит троякий конец: или он женится на какой-нибудь зажиточной вдове и навсегда останется в России; или он наживется лет через десять сам и поедет за море, в свое отечество; или наконец он состареется у нас таким же бобылем и будет разъезжать, под названием немца или француза, круглый год по всему околотку, гостить поочередно у помещиков, разнообразить скучную деревенскую жизнь их покорным появлением своим, исправляя некоторым образом, за насущный хлеб, должность уездного шута. Последнее тем вероятнее, что он на всех деревенских съездах своего околотка составляет уже необходимое лицо; над ним удачно трунят, и он, к общему удовольствию, удачно отшучивается и никогда не сердится.
