машинке, у нас нет серьезной герметизации. Так, одна видимость».
«Возвращаться нужно скорее, что-то тут не так… Это похоже на космос, и… как не-космос», – почти с отчаянием отозвалась Гюльнара.
– Гюль, выводи нас отсюда, ты же у нас пилот! – почти заорал в динамиках Тойво. Его состояние приближалось к откровенной панике. – Пилотной практики в тебя больше всего запихали.
Собственно, по психологическому складу, по обученности и по штатному расписанию именно она должна была найти в окружающем дверь или окошко, чтобы вернуться в обычный мир.
Она расширила пространственное восприятие, муть вокруг никуда не делась, но ощущения стали подавать ей информацию о том, где они сейчас оказались. Это была очень странная среда, не чистый вакуум, не облако какой-то туманности, не взвесь неких частиц… Это было что-то совсем странное.
«Защитные маски подключить, мы теряем активность», – скомандовал Костомаров.
«А они заряжены?» – с беспокойством отозвался Тойво.
Масками, в общем-то, вмонтированными в шлемы, обычно пользовались, когда выходили в высокие, разреженные слои атмосферы. Для космоса использовались антигравитационные челноки с полной герметизацией, но они же находились в тренировочной машине, тут заправлять дыхательные приборы не требовалось просто потому, что они механически никуда не должны были перемещаться, поскольку накрепко прикреплены к фундаменту во вполне земном тренировочном зале.
Оказалось, именно потому, что дыхательными приборами никто не пользовался, они были заправлены. Воздух живительной струйкой влился в легкие, которые уже ощущали кислородный голод. Гюльнара почувствовала облегчение, едва подтянула ремешок маски. В голове посветлело. Она стала раздвигать восприятие пространства, в котором они оказались. И вдруг нашла.
Один участок того, что их окружало, был теплее, чем остальные. Каким образом она это поняла, никто из них не смог бы объяснить. Но она это определенно… увидела?
Командир разобрался раньше и быстрее, он резко рванул ходовые системы их машины в ту сторону, которая привлекла внимание Гюльнары.
«Всем – спокойно, думаем о доме, думаем и представляем наш тренировочный зал, свою каюту… Родных, черт побери, вспоминаем! Мы идем домой!.. – почти рычал Костомаров. И уже на самом дне его подлинных впечатлений и мыслей билось в такт пульса еще одно соображение: – Если из этого хоть что- нибудь выйдет… Потому что на второй заход у нас уже не остается энергии».
3
В конференц-зале собрались почти все. И вымотанный до полной обессиленности экипаж, и начальство, и техподдержка. Начальство представлял сам директор школы антигравиторов Андрон Томазович Мзареулов, седой и довольно грузный для бывшего гравилетчика, никогда не хватавший, как поговаривали, звезд с небес, но удерживающий школу на плаву по той простой причине, что аварий и разных чрезвычайных происшествий с его выпускниками происходило куда меньше, чем с выучениками других школ, впрочем, он говорил, что это – чистой воды везенье.
Справа от него сидел, как всегда, аккуратно одетый Тарас Осипович Венциславский, по-настоящему он числился в Министерстве науки, но уже так давно прибился к Мзареулову, что курсанты удивлялись, если видели его отдельно от директора школы. Слева находился Курт Теодор фон Мюффлинг, настоящий барон, наблюдатель из Евросоюза, неплохой мужик, которого все в глаза называли Федоровичем. Когда Россия включилась в общеевропейскую космическую программу, наблюдателей этих появилось видимо-невидимо везде и во всех школах, имеющих отношение к космосу. Считалось, что барон – еще не самый скверный вариант, в других школах эти европейцы пробовали чуть ли не директоров дублировать на том основании, что они подкидывали солидные бюджеты на обучение. И еще они поставляли и впрямь хорошую технику, с которой для обучения курсантов у России, как всегда, бывало худо.
За большим столом сидела Анита Келлерман, наблюдатель от американской космопрограммы, это уж, как водится, обязательный элемент, пусть бы и нежелательный по большей части. Неподалеку от нее расположился наш генерал от Министерства обороны, тоже на том основании, что они кое-какие денежки давали, Вадим Николаевич Желобов. И между ними, как некий вкладыш, бочком и не очень уверенно обосновался зам. Мзареулова по науке Никита Павлович Масляков, совсем уж туманная личность, составлявший с генералом удивительную пару, потому что настоящей наукой в школе отродясь никто ни разу не пробовал заниматься, по крайней мере – внешне.
Ну, может быть, кроме Сердола Коломийца, парня самой непонятной и невразумительной национальности, которого все называли Сергеем и который иногда разражался неплохими официальными докладами, а еще Мзареулов использовал его для необязательных и торжественных представительств. Он неплохо ладил со всеми, но особенно тяготел к личному представителю далай-ламы в их школе, а именно Пачату Дахмиджиру, кажущемуся вполне светским буддийским монахом, рассеянным в поведении, порой изрядно закладывающим за воротник, казалось бы, совершенно лишней фигурой на данной местности. Но все знали, помимо прочего, что он совершенно уникальный и знающий полиглот, говоривший, кажется, на двадцати языках очень хорошо и еще на двух дюжинах чуть похуже, как он признавался, будучи в подпитии. Формально он тоже что-то отсылал в некие инстанции, какие-то доклады, какие-то рапорты… Что это были за доклады и рапорты, не мог придумать и понять даже Венциславский, самый большой спец по необязательным и глупым бумажкам, какого только можно вообразить.
– Начнем, – тяжело уронил Мзареулов, ни к кому персонально не обращаясь.
Его тут же перебил Венциславский, который считал себя вправе это сделать.
– Произошло что-то непонятное, и потому, учитывая нашу специфику, потенциально опасное, – зачастил он.
– Какие идеи? – спросил Мзареулов, словно бы и не заметив его. Он перевел взгляд на техподдержку. – Кто из вас имеет что-нибудь сообщить? Колбри.
Мира поднялась со своего места внешне спокойно, подошла к столу с начальством, ее выдавали лишь руки, она все время обдергивала юбку, будто студентка на сложном экзамене. Взяла пультик большого экрана, вывешенного за спинами начальства. Мзареулов спокойно повернулся, Венциславский что-то напряженно шептал Маслякову, который пересел к нему.
– Вот видеозапись того, что было с нашим пробным… виновата, с тренировочным антигравом.
Было видно, как экипаж в полном составе забрался в машину, как неторопливо за ними поднялись лепестки дверок, затем машина пару раз чуть покрутилась, будто пробовала прочность бетонных креплений, поднялась, натягивая якорные цепи… и исчезла. Цепи грохнулись на бетон, у дальнего от камеры якорного кольца, вделанного в пол, образовалось отчетливо видимое облачко сухой пыли или легкой грязи.
– Сейчас вы видите также запись основных самописцев, – продолжала мерным голосом Мира. Сбоку от основного экрана возникли три темные полосы, по которым побежали, сначала в слишком уж ускоренном темпе, зигзаги диаграмм.
– Мисс Колбри, – своим высоким голосом высказался Венциславский, – не все тут читают эти кривые в том темпе, к которому привыкли вы.
– Сейчас поправлю. – Она пощелкала кнопочками на пультике. От трех основных дорожек отложилась еще одна, чуть суженная, на нее сносились вниз, как бывает в мультфильмах, пиковые моменты прочих диаграмм, отображавших все то, что происходило с экипажем. Эта нижняя дорожка представляла собой, таким образом, некий сжатый, уплотненный вариант верхних записей. – Так вам будет удобно? Кстати, господин Венциславский, миссис, с вашего позволения.
– Он, конечно, извиняется, – прогудел Мзареулов, по голосу его было понятно, что он внутренне улыбнулся.
– Почему дорожек именно три? Вы же снимаете по меньшей мере тысячу показателей, или я не прав? – спросил густым басом Желобов.
– Общее количество измеряемых величин ближе к четырем тысячам пятидесяти с хвостиком, генерал, но мы сводим их всего к восьмидесяти одному показателю, которые в некоторых случаях, вот как сейчас, удобнее свести к трем диаграммам, чтобы отметить особенности трех основных машинных блоков, работающих по схемам наших курсантов, – конфузора, анимала и диффузора. Если вы не против, конечно.
– Не все понимают тут вашу терминологию, – прогудел генерал Желобов, – поясните.
