ледяной влаги болезненное ощущение в груди подсказывало норвежцу, что жидкость начала проникать в его кровь, впитываясь, словно влага холодного компресса, положенного на разгоряченный лоб.
Затем входила женщина и садилась рядом с Хенриком Бранденом. Кармен де ла Крус жила вместе с ним в его полиэфирном дворце на девятом этаже дома «Ресиденсиа эль Гриего». Она выглядела старше своих сорока шести лет, но она и пожила интенсивнее других людей. Поговаривали, что Кармен де ла Крус в свое время была проституткой, торговала наркотиками, и, хорошенько посмотрев на нее непредвзятым взглядом, легко было поверить, что эти слухи не лгут. Эрнст Рейзер любил говорить, что на платьях Кармен де ла Крус швейная промышленность имеет хорошую экономию, расход материи в этом случае невелик. У нее были роскошные формы, а впадина между грудей так глубока, что прозвана местными жителями Долиной Великолепия, вдобавок ее плечи и бедра были украшены неистребимыми живописными творениями. У нее были отчаянно высветленные волосы, сморщенные от многолетней привычки к курению губы, а голос, как у бывалого моряка. Речь свою она пересыпала ругательствами, хохот ее был похож на грохот горного обвала, а когда она улыбалась, то демонстрировала два ряда сильно поредевших желтоватых зубов.
В свете фонарей Бьянка Лизарди окинула внимательным взглядом своего начальника и его сожительницу. Рослого норвежца она находила вполне симпатичным мужчиной, его статус тоже не оставлял ее равнодушной. Выглядел он совсем неплохо, и неважно, что у него явственно намечалась будущая лысина. Бьянка Лизарди вовсе не собиралась всю жизнь оставаться официанткой. Втихомолку она заранее готовилась к тому, чтобы повысить свой социальный статус, покупала на заработанные деньги дорогие женские журналы и подучила английский, так что могла уже вести с приезжими вежливый разговор. У нее была привлекательная внешность, фигурка такая стройная, что иной раз ее могли бы принять за молоденькую девчонку, зато манеры такие, что даже ядовитая змея спасовала бы перед ней и сама себя укусила за хвост. Если о своем восхищении Хенриком Бранденом Бьянка Лизарди помалкивала, то презрение, с которым она смотрела на Кармен де ла Крус, можно было заметить невооруженным взглядом. Обе женщины ни разу не обменялись ни единым словом, хотя, в общем-то, довольно близко сталкивались в ресторане. Но Бьянка Лизарди, как она откровенно об этом заявляла, не уважала таких шлюх-захребетниц как Кармен де ла Крус, за их распущенное воображение и шаткие принципы. Подать им заказанную еду или напитки — это пожалуйста, но никто не заставит Бьянку Лизарди разговаривать с такой женщиной!
В воздухе стоял тихий, плачущий звон, словно предвестие надвигающейся с Карибского моря грозы. Один пеликан вдруг бросился грудью на утес. Клара Йоргенсен на мгновение подняла голову и, прищурившись, кинула взгляд на красную полосу между небом и морем. Ее внезапно пробрал озноб.
— Почуяв старость, пеликаны бросаются на утесы, — сказал Эрнст Рейзер, заметив ее удивление.
— Ты хочешь сказать, что они кончают жизнь самоубийством?
— Нет, они принимают смерть. А это совсем другое.
На горизонте она увидела черный контур парусной яхты, направляющейся к берегу. Она настроилась на то, что скоро раздастся звон якорной цепи, затем плеск весел приближающейся шлюпки и, наконец, шлепанье бредущих по воде ног. Но в воздухе носилось что-то еще, какой-то глухой сигнал, вибрирующий предостерегающий звук, и тревога все нарастала. Она отложила книгу на стол и обернулась к людям, собравшимся в глубине зала. Очевидно, они услышали то же, что она. Хенрик Бранден поднялся и посмотрел вдаль прищуренными глазами.
— Звук беды, — произнес он негромко и пошел в сторону пляжа.
На шлюпке к берегу в одиночку плыл турист, отчаянно налегая на весла, которые поскрипывали в уключинах в такт его движениям. Когда шлюпка подошла близко к берегу, он спрыгнул в воду и пустился вплавь, борясь с приливом и силой тяжести, с болтающимся на волнах плавником и обрывками рыбацких сетей. Оставляя за собой сплошную мокрую дорожку, он, тяжело дыша и с трудом волоча ноги, дотащился до шатких столиков ресторана. Руки у него тряслись, взгляд безумно метался.
— Вызовите врача! — выдохнул он.
Сначала он сказал это по-датски, затем повторил то же самое по-английски. Присутствующие, как зачарованные, воззрились на незнакомца, который стоял согнувшись и уперев руки себе в колени, как футбольный вратарь, пропустивший все мячи. Эрнст Рейзер ждал, воткнув задубелый палец в диск телефонного аппарата.
— Врач в борделе. «Скорая» сейчас будет, — сообщил он наконец.
Бьянка Лизарди подняла одну бровь, пытаясь представить себе доктора на простынях у Дивины Фасиль.
— А что у вас там произошло? — спросил Хенрик Бранден бледного туриста.
— Он плыл, а потом вдруг гляжу, он уже мертвый.
Клара Йоргенсен поднялась со стула. Книга выскользнула из ее рук на холодный каменный пол. Перед домом на ярко-красном песке брюхом кверху лежал рыбацкий улов. Где-то выла от голода бродячая собака. Клара Йоргенсен увидела подплывающую рыбацкую лодку. Поперек скамеек была уложена дверь, а на двери лежал человек. Клара Йоргенсен узнала эту дверь. Она видела, как на ней спал комиссар, когда ездила с ними на ближние островки. Комиссар ездил туда на рыбалку, иногда оставался там ночевать, дверь защищала комиссара от муравьев и других насекомых. Сегодня на нее положили покойника. Два человека склонились над лежащим телом. Один был комиссар, другой — Уильям Пенн. Сменяя друг друга, они пытались вдохнуть в мертвеца жизнь.
Уильям Пенн не оглянулся, когда она, ступая по воде, подошла к лодке. Опустившись на колени, он склонялся над безжизненным телом. Это был молодой человек в лиловых плавках. Похожий синюшный оттенок приобрела уже и его кожа, мускулы лица расслабились, глаза неподвижно застыли. Под полуприкрытыми веками виднелись только огромные расширенные зрачки, как будто глаза были выковыряны из глазниц. Капитан прижимался губами ко рту молодого человека и вдувал в него воздух; в уголках рта лежащего пузырилась белая пена с мясными крошками. Комиссар грубой тряпкой вытирал лицо утопленника. С пляжа к лодке подходили по воде люди и, перевесившись через бортовые поручни, замирали вокруг в неподвижности, как статисты-манекены. Уильям Пенн тихонько выругался, слово по- испански, слово по-норвежски, снова приник ртом к губам лежащего и снова стал дуть. Из желудка молодого человека поднялась желто-зеленая кислота, и капитан с перекошенным лицом отвернулся, его вырвало. Торопливо утерев рукой рот, он возобновил попытки. Вытерев пену, выступившую на губах парнишки, нагнулся навстречу запаху пива и перебродивших дрожжей, мяса и соли. Никто не помнил, как долго это продолжалось. Никто не удосужился заметить время по часам, и никто не хотел уходить. Но на один краткий миг Клара Йоргенсен подняла голову и, посмотрев мимо спящих рыбацких лодок в сторону заходящего солнца, которое прорезало на горизонте кроваво-красную полосу, увидела тени на песке, мигающий на последнем издыхании уличный фонарь. «Вот как это бывает, — подумала Клара Йоргенсен, — когда Господь забирает живую человеческую душу».
Подошли два санитара из машины «скорой помощи» и накрыли лицо парнишки простыней. Они положили его на носилки, сунули в карман его паспорт и увезли. Парень был норвежец, ему было двадцать пять лет. Он приехал в отпуск со своей невестой. Девушка стояла и плакала, уткнувшись лбом в ствол корявого дерева. Она осталась одна, хотя пока что, наверное, сама этого еще не успела осознать. Подошедший инспектор полиции попытался с нею заговорить, но она только отворачивала лицо и плакала. На набережной группками стояли туристы, втянув головы в плечи, как будто попали под дождь. Тьма давно уже поглотила все оттенки окружающего пейзажа, и только фонарь над рестораном отбрасывал свет на каменную плиту у порога. Эрнст Рейзер, скрестив на груди руки, стоял в дверях, созерцая происходящее.
Уильям Пенн так и остался сидеть на песке с поджатыми под себя ногами, глядя куда-то за горизонт. Руки его лежали на коленях, но грудь вздымалась и опускалась так, словно ему с трудом давался каждый вдох. Временами из углов рта вытекала желтая струйка, и он поднимал руку, чтобы отереть ее ладонью, и, наклонив голову, сплевывал, а затем вновь устремлял взгляд за горизонт. Глаза его сузились, как будто
