— Вот я вам и говорю, — снова сказал Крюков, оглядывая своих слушателей, — петухи вы пока в настоящем бою не побывали...
— Ну, а они? — запальчиво спросил Озеров, и все поняли, кого он имел в виду.
— И они из того же теста слеплены, — ответил Крюков. — Но учтите: они уже два года воюют, а большинство из нас пока только учится по полотняным конусам пулять. Это их козырь. Не решающий, конечно, козырь — у нас есть и поважнее. Но недооценивать их нам с вами не следует...
Летчики помолчали. На аэродроме было тихо, только где-то на другом конце поля возились техники, звякая железом. Солнце уже садилось, и небо на закате было густо залито малиновым светом. Казалось, где-то там, далеко-далеко занялся гигантский костер.
Никто не мог сказать, когда придет то, о чем они так много думали и говорили в эти дни, — завтра или через год. Но все понимали, что это страшное, неизбежное и злое настанет рано или поздно.
И скорее раньше, чем позже...
Обстоятельства сложились так, что в то утро они, как назло, оказались разбросанными по разным местам.
Скучнее всех встретил выходной день один из самых молодых пилотов полка Коля Н. Ему чертовски не повезло: незадолго до этого он потерпел неожиданную аварию, посадил свою «чайку» на живот, и это так подействовало на его впечатлительную натуру, что врачи констатировали у бедного малого общее нервное расстройство. Он был командирован на медицинскую комиссию в Одессу. Его долго осматривали, задавали какие-то странные вопросы, стучали молоточками по суставам. И, наконец, добродушный председатель комиссии сказал Коле:
— Придется тебе, сынок, вернуться, так сказать, в первобытное состояние. Ты кем работал-то до призыва?
— Электромонтером, — растерянно сказал покрасневший Коля, и капельки пота выступили на его веснушчатом курносом лице.
— Вот и отлично! Чудесная квалификация. Бог с ними, с самолетами. Беспокойное занятие!
— Позвольте, но как же так...
Председатель поправил очки, укоризненно взглянул на Колю, задерживавшего комиссию, и строго сказал:
__ Следующий...
И вот теперь молодой пилот возвращался в полк с холодной казенной бумагой, в которой было сказано, что он подлежит демобилизации ввиду болезненного состояния. От волнения он спутал поезда и сел в скорый Одесса — Ленинград, который не остановился в Чубовке, откуда можно было добраться в Бельцы, и Коле пришлось ночью сойти в Котовске. Ждать до утра встречного поезда ему не хотелось, и он упросил главного кондуктора товарного поезда, уходившего в Чубовку в четыре часа утра, взять его на тормозную площадку. Могло ли прийти ему в голову, что ровно через двадцать минут после его отъезда на Котовск посыплются бомбы?
В безмятежной степной Чубовке пилот долго дожидался попутных машин, но дорога была пустынна, и он побрел пешком в Семеновку. Идти надо было километров около двадцати, и он шел неторопливым, размеренным шагом, любуясь густыми спеющими хлебами, перекликаясь с веселыми птицами, срывая васильки на обочине. И вдруг впереди увидел пыливший по дороге бензозаправщик, спешивший в Чубовку. Увидев знакомого летчика, водитель затормозил:
— Откуда?
— Из Одессы, с комиссии. Понимаешь, какое дело... Придется теперь перед Москвой хлопотать...
И, поставив ногу на крыло машины, Коля начал неторопливо рассказывать свою историю. Водитель с изумлением посмотрел на него.
— Да ты что?.. Ничего не знаешь? Война началась!
— Брось трепаться! Какая война?
— Немцы напали! Бельцы сегодня бомбили.
— Врешь! Не купишь!
Водитель пожал плечами и включил мотор. Коля отшатнулся, и бензозаправщик рванулся вперед, обдав его пылью и горячим бензинным перегаром. Пилот растерялся: неужели правда? Черт возьми, как все глупо выходит!.. В такой день получить белый билет! Нет, это немыслимо!
На счастье, его догнала попутная машина, и он часам к одиннадцати добрался-таки в Семеновну. Здесь уже все было каким-то новым, непривычным. Под плащ-палаткой, раскинутой у молодого тополя, связисты непрерывно перекликались с постами воздушного наблюдения. В бараке развернулся медицинский пункт первой помощи, и сестра трясущимися от волнения руками бинтовала руку только что прилетевшему из Бельц пилоту. Тот еще весь жил ощущениями только что пережитого боя: глаза его лихорадочно блестели, и он непрерывно повторял, обращаясь к каждому, кто заходил в палатку:
— Нет, на «МИГе» воевать можно. Можно! Вот как немец от меня драпал...
Начальник штаба полка майор Матвеев, замещавший командира, который совершил вынужденную посадку, сидел над картой рядом с Пал Палычем, одетым в меховой комбинезон. Лицо у Пал Палыча было строгое, сосредоточенное. Сдвинув шлем на затылок и смахнув крупные капли пота со лба, он рассеянно поздоровался с летчиком и снова углубился в изучение карты.
Начальник связи полка капитан Масленников шепнул Коле:
— Сейчас полетят в разведку. На предел дальности, в глубь Румынии. До самого Тыргу-Фрумоса.
Пал Палыч оторвался от-карты, аккуратно свернул ее, уложил под целлулоидный лист планшета, надел перчатки и, сказав как-то не по-военному, запросто: «Трудновато будет, но сделаем все, как надо»,— выпрямился и четко, по-военному отрапортовал:
— Звено старшего лейтенанта Крюкова к выполнению боевой задачи готово. Разрешите идти?
— Выполняйте, — с волнением сказал начальник штаба.
Он знал, что этот полет сопряжен со смертельным риском: идти днем трем самолетам в глубокий тыл к врагу, когда небо кишит «мессершмиттами»... Но нужно во что бы то ни стало получить сведения о передвижении войск противника к фронту.
Взревели моторы. Выскочив из-под ветвей молодых деревьев, три «МИГа» взмыли к небу и ушли на запад, не сделав традиционного круга над аэродромом: теперь следовало особенно тщательно его маскировать, и летчикам настрого запретили проводить над семеновским лугом хотя бы одну лишнюю секунду.
Только сейчас Коля осмелился подойти к начальнику штаба. Протянув ему злополучную бумажку, он растерянно сказал:
— Так что же мне теперь делать? Неужели...
— Что делать? — перебил его майор Матвеев и сердито скомкал заключение врачебной комиссии. — А вот что: видишь, вот там, под тополем, «чайка»? Садись в нее и лети в Бельцы. Будешь драться под командованием Атрашкевича.
Молодой пилот схватил начальника штаба за руку и потряс ее. Тот нахмурился:
— Ну-ну, хватит. Некогда тут разводить телячьи нежности. Выполняйте!
Майор надел наушники, пытаясь настроиться на волну радиопередатчика Крюкова. Как на беду, связь была плохая, и сигналы Крюкова поймать не удавалось.
Коля побежал к самолету и через минуту уже был в воздухе. Он радовался, что все так быстро и хорошо устроилось. И пусть ему не доверили «МИГа», он и на этой вот старой «чайке» покажет фашистам, почем фунт лиха! Только бы встретиться с ними, а уж там...
В сущности, ему, конечно, очень повезло, что в это утро не пришлось встретиться с «мессершмиттами». Одинокая тихоходная «чайка», пилотируемая самоуверенным молодым пилотом, легко могла стать жертвой опытного воздушного охотника. Но, к счастью, полет прошел без приключений. И вскоре Коля увидел знакомую бетонированную полосу, бараки, коричневую извилину Рэуца и зеленый город за ней.
Уже издали он обнаружил страшные следы первых бомбардировок. Над аэродромом стоял густой черный столб дыма: горела цистерна с горючим. На поле чернели глубокие воронки от бомб. Посреди аэродрома распластался чей-то «МИГ», севший на фюзеляж. В стороне стояли две разбитые «чайки».
