новые, недовольно оглянувшись на меня. Пирожок и конфета были мечтой любого кадета, оторванного от дома, но вид моего товарища, с которым я делил все трудности, который ходил рядом со мной в строю, с которым мы все делили пополам, и который сейчас при виде меня чуть не подавился пирожком — вызвал у меня глубокое омерзение. Я спустился вниз.
— Андрюха! Ну что, видел, как Мишка пирожки уплетает? — спросил меня еще один кадет с нашего взвода, сидевший с учебником на табуретке возле своей кровати.
— Видел, — кивнул я.
— Мужики! — отозвался наш замкомвзвода старший вице-сержант Еремеев, — Я со старшими кадетами разговаривал, они сказали, что этот вопрос вне обсуждения. Это его родители, его еда, и его личное дело — делиться с нами, или нет! Этим он не нарушает никаких кадетских правил. Единственное, «старички» сказали, что таких называют «курками» или «куркулями». То есть жадинами, которым плевать на товарищей, лишь бы набить свой живот.
— Не знаю, нарушает он кадетские правила или нет, но я с таким в разведку или в бой никогда не пойду, — скривился иркутский кадет Андрюха Ганза.
Через несколько дней Ганзе пришла из дома посылка от родителей, в который ему прислали конфет, печенья, варенья. Он открыл ее при всех на занятиях по самостоятельной подготовке, демонстративно высыпал все на парту, и прилюдно разделил присланное поровну на всех кадет взвода, вплоть до того, что разламывал конфеты и печенюшки на несколько частей. Все делали вид, что не замечают его приготовлений, углубивший в решение домашних занятий. Он подносил каждому кадету по горстке конфет и печенья, и проговаривал одну фразу:
— Мне посылка из дома пришла, угощайся, пожалуйста! А варенье я на ужин возьму, по тарелкам на каждом столе разложу…
Только возле Мишки Шумова он на какое-то мгновение замер, скривился, но пересилил себя и произнес ту же самую фразу, добавив в конце:
— … Со всеми поделюсь… Даже с куркулями…
Шумов густо покраснел, а все кадеты прыснули со смеха…
Посылки из дома были одной из небольших радостей, когда можно было подчеркнуть свою принадлежность к кадетскому братству и верность его принципам. Единственное, что омрачало их получение, было то, что почта находилась за пределами училища, и мы ходили за их получением по одному в соответствии с увольнительной запиской. Вокруг училища в основном располагались старые двухэтажные бараки, в которых проживало большое количество спившихся и опустившихся людей. Их дети были нашими противниками и врагами. Они считали нас «белой костью», «интеллегентиками», в общем — врагами. Мы в ответ звали их «шпаками», часто бились не шуточно, и у них считалось за счастье выловить и побить одинокого кадета. Так что поход на почту был зачастую опасным мероприятием.
В тот день почту принесли как обычно. Раздали письма, но наиболее приятно было получить извещение на посылку.
— Крошкин! Тебе посылка!
Димка Крошкин, суворовец из Бийска, был рад. Я был рад за него. Ладно, местные, к которым почти каждые выходные родственники приезжают. А вот нам — из Якутии, Читы, Иркутска, Красноярска, Алтая, о доме напоминают лишь изредка приходящие посылки, заботливо собранные мамами, в которые они накладывают различных сладостей… Вечером на самоподготовке можно будет поставить посылку на стол, и по-братски разделить на всех. Потому что кадетский закон гласит — все поровну, и потому одна на всех жизнь — за Родину, одна смерть — за Родину, все жизненные трудности и лишения — поровну, и все блага, включая и еду — поровну…
Теперь Димке надо было отпроситься у командира взвода в увольнение, потому что почтовое отделение находилось за пределами училища. Командир взвода отпустил его после обеда, и радостный Димка, получив увольнительную записку, нетерпеливым шагом отправился на почту.
Посылка порадовала своими размерами и весом. Фанерный ящик приятно оттягивал руку, а в голове строились догадки, что на этот раз прислали. Он, почти что дошел до училища, последний поворот, и родные ворота, как нос к носу столкнулся со шпаками. Обитателями местных трущоб, с которыми у кадет постоянно проходили стычки.
Их было трое, и они радостно заулыбались — кадет, один, да еще с посылкой. Бежать от них не было зазорным, потому что силы были явно не в пользу суворовца. Но это означало бросить посылку. И Димка решил драться. Со стороны училища в спину шпакам неожиданно вышел суворовец-второкурсник, и Крошкин радостно вздохнул — вдвоем отобьются! Но тот неожиданно испуганно замер, попятился назад, и исчез за углом. Да куда же ты! Неужели не видишь, что здесь свой! Кадет!
— Подари! — перегородили суворовцу путь.
— Еще чего… — попытался он обойти шпаков.
— Ты чего! Не понял?! — схватил один из них его за рукав.
Димка рванул руку, одновременно получив удар в спину, бросил посылку, развернулся и размашисто ударил одного напавшего в лицо. Тут же получил сам, и завертелась куча-мала. Все-таки его сбили на землю и стали пинать, а он, старательно закрывал лицо, пытаясь увернуться от ударов ногами…
— А ну! Пошли вон! — раздался чей-то спасительный голос, и шпаки, бросив Димку, кинулись наутек.
— Эй! Кадет! Живой?
Димка взглянул на спасителя. Перед ним стоял кочегар дядя Вася. Кадеты знали его хорошо, потому что все взвода периодически направлялись на работы в кочегарку, отапливающую училище, для вывозки шлака.
— Живой… — сплюнул кровь Крошкин, поднимаясь с земли и отряхиваясь.
— Вот такие у нас местные пацаны, — засмеялся дядя Вася, — втроем на одного. Посылку тебе развалили…
— Ничего, только боковины треснули, — отмахнулся суворовец.
— Ну, пойдем, провожу, я все равно туда иду, — и они направились к училищу…
В роте мы выслушали Димку и общим ротным кадетским собранием порешили вечером во время спортивно-массовой работы под предлогом кросса покинуть пределы училища и устроить профилактическую работу с местными шпаками, которые вконец обнаглели. Если повезет — попадутся и те, которые напали на Крошкина, если не повезет — попадет другим, при этом будет разъясняться, что при виде кадета лучше переходить на другую сторону улицы, и трогать кадет — опасно для здоровья.
А вот с трусом-второкурсником надо было разобраться. В силу заведенного порядка нам, как молодым, нельзя было трогать «старичков», мы ничего не могли сделать, и потому просто рассказали о чрезвычайном происшествии своим землякам-«старичкам». Вечером к Крошкину пришла делегация «стариков».
— Рассказывай, мальчик! — выслушали, — Молодец! Пойдем с нами!
Привели его в свой городок. Сначала построилась одна рота.
— Смотри и не бойся! Кто?
— Здесь его нет.
Вторая рота. Димка шел вдоль строя, вглядываясь в лица старшекурсников, и вдруг столкнулся с испуганным и забитым взглядом.
— Ты меня видел, когда шпаки зажали…
«Старичок» густо покраснел, а его командир отделения согласно кивнул:
— Верно! Был он сегодня после обеда в увольнении…
Делегация, приведшая мальчика на свою территорию, отправила его назад:
— Спасибо, мальчик! Иди к себе… Дальше мы сами разберемся…
Как разобрались «старики» с трусом, который бросил в беде своего младшего товарища, с которым они учились в одних стенах, носили одни погоны — «мальчикам» не рассказали. Но то, что на следующий день того не было в стенах училища — точно. От таких избавлялись сразу. Предал здесь — предаст в бою! Значит таким не место в кадетском и воинском строю…
— Мальчики! Сегодня в кино будет «Фитиль»! Кто не стукнет ногой, тот крест! Страшнее быть не может, чем стать крестом. Крест — полная противоположность кадету. Крест — заботится только о личном
