их: заливала в печке каждую искорку, приготавливала на столе кремень, огниво и «лучинку». Если собиралась гроза, припасала громовую свечку, завертывала в белый платок каравай хлеба и, кладя его на стол, наказывала прислуге:
— Помните, во время пожара первое, за что должен ухватиться человек, — это хлеб, тогда уж он не растеряется.
— Не обязательно ведь молния ударит в наш дом, — возражала служанка; бабушка, однако, оставалась при своем мнении.
— Все во власти господней, что будет, никому наперед знать не дано. Помните, осторожность никогда не мешает.
Приведя все в порядок, становилась бабушка на колени перед распятием, еще раз кропила себя и Барунку святой водой, потом клала под подушку свои фисташковые четки и засыпала с молитвой на устах.
3
Если бы человек, привыкший к шумной жизни больших городов, забрел в долину и увидел одинокий домик, в котором обитала семья Прошковых, он, наверное, подумал бы: «И как это люди могут жить круглый год в такой глуши? Я бы ни за что здесь не поселился! В этих местах хорошо, пожалуй, только когда розы цветут. В другое время — боже мой! — какие тут радости! ..»
А между тем много радостных дней видела Старая Белильня и зимой и летом. Под низкой кровлей царили мир и любовь, иногда лишь омрачаемые такими событиями, как отъезд пана Прошека в столицу или болезнь кого-либо из домочадцев.
Домик был небольшой, но уютный. По окнам, обращенным на восток, вилась виноградная лоза. Перед окнами — маленький сад, полный роз, левкоев, резеды, салата, петрушки и всякой другой зелени. На северо-восточной стороне раскинулся фруктовый сад, а от него до самой мельницы зеленел луг. Большая старая груша, выросшая возле самого дома, уронила свои ветви на крытую дранкой крышу, под которой селилось много ласточек. Посреди двора росла липа, около нее сделали лавочку. На юго-западной стороне, в небольшом флигеле, располагались службы, а за ними — вверх, до самой плотины, тянулся кустарник. Мимо дома пролегали две дороги: одна была проезжая и шла вверх по склону вдоль реки к Ризенбургскому замку и дальше на Червеную гору; другая спускалась вниз и все время проходила по берегу. Минуя мельницу, она вела в соседнее местечко, что в часе ходьбы от Старой Белильни. Река, бурная Упа, низвергаясь с утесов и скал, сбегала с Крконошских гор и, прорвавшись сквозь тесные ущелья к долине, беспрепятственно бежала между зелеными берегами до самой Лабы; один из берегов ее был высокий и холмистый, поросший лесом.
Перед домом, около самого палисадника, чернела тропинка, она тянулась вдоль ручья, проведенного мельником от плотины на мельницу. Через ручей был перекинут мостик; на другой стороне, на косогоре, стояла печь и сушильня. Осенью, когда в сушильню помещали противни, полные слив, яблок и груш, Ян и Вилем частенько бегали туда: как ни старались они не попадаться бабушке на глаза, все равно из этого ничего не выходило. Стоило только бабушке войти в сушильню, она сразу угадывала, сколько недостает слив и кто их взял.
— Яник, Вилем, подите-ка сюда! — звала она мальчиков, спустившись с косогора. — Сдается мне, будто вы положили слив на противень?
– Нет, бабушка, — краснея, отвечали мальчики.
– Не лгите! — грозила бабушка пальцем, - разве вы не знаете, что бог все слышит?
Мальчуганы молчали, и бабушке все становилось ясно. Удивлялись шалуны, как это бабушка узнает обо всех проделках, как она может отгадывать по глазам, и не осмеливались ничего скрывать от нее.
Летом, в жаркие дни, раздевала бабушка детей до рубашонок и вела к мельничному ручью: хотя в ручье воды-то было всего по колено, бабушка все же боялась, как бы дети не утонули. Иногда садилась она с ними на мостки для полосканья белья, позволяла ребятишкам болтать ножками в воде и играть с рыбками, мелькавшими вокруг, точно стрелы. Над водой склонялись темно-зеленые ольхи и вербы; ребятам нравилось бросать в воду ветки и смотреть, как их уносит течением все дальше и дальше.
– Бросайте веточку посмелее, на самую середину: у берега она за осоку зацепится или за корни, и много времени пройдет, пока приплывет она к цели! … — учила бабушка.
– Бабушка, а что станет с веточкой, когда приплывет она к запруде, ведь она там застрянет? — волновался Вилем.
– Не застрянет, — уверял Ян, — вот ты не видел, я на днях пустил прутик у самой запруды, он кружился, кружился на одном месте — и вдруг оказался на другой стороне, потом скользнул по желобу на колесо; а когда я обежал мельницу, он уже был в протоке и плыл к реке.
– А потом куда он поплывет? — допрашивала бабушку Аделька.
– От мельницы к Жличскому мосту, от моста к омуту под обрывом, из омута через плотину вниз; у Барвиржского холма свернет к пивоварне, у скалы пробьется через большие камни и приплывет к школе, куда вы пойдете через год. От школы, минуя другую плотину — через луга к большому мосту, к деревне Звол, городу Яромержи и там уж попадет в Лабу.
– А еще куда, бабушка? — допытывалась девочка.
– Все дальше, дальше по Лабе, до самого моря.
– До моря? А где же это море, какое оно?
– О, море широкое, глубокое, до него далеко, во сто крат дальше, чем до города, — отвечала бабушка.
– А что там будет с моей веточкой? — печально спрашивала девочка.
– Покачается на волнах, а те выбросят ее на берег; по берегу будут гулять взрослые и ребятишки; какой-нибудь мальчик поднимет веточку и подумает: «Откуда ты, веточка, приплыла? Кто пустил тебя на воду? Верно, где-то далеко-далеко сидела на бережку девочка, сорвала тебя с дерева и бросила в воду. Принесет тот мальчик веточку домой и посадит в землю; вырастет кудрявое деревце, сядут на него птички, запоют песенки, а деревце будет радоваться.
Аделька глубоко вздохнула и, задумавшись, опустила в воду приподнятую юбочку, — бабушке пришлось выжимать. В это время проходивший мимо лесник насмешливо окликнул Адельку:
— Эй, маленькая русалочка! Малышка, замотав головой, отвечала:
– Вот и нет, русалок никаких не бывает.
Когда случалось леснику идти мимо Старой Белильни, бабушка всегда приглашала:
– Зайдите, куманек, наши дома!
Мальчики хватали лесника за руки и тащили в дом. Иногда тот упирался, отговариваясь тем, что нужно ему присмотреть за выводком молодых фазанов, сделать обход леса или ещё что-нибудь, но тут замечал его пан Прошек или Тереза, и леснику волей-неволей приходилось зайти.
У пана Прошека всегда найдется стакан доброго вина для дорогих гостей; лесник был как раз из их числа. На столе тотчас же появлялся хлеб, соль, —словом, все, чем были богаты хозяева. И лесник охотно забывал о фазанах. Потом, вдруг спохватившись, проклинал себя за забывчивость, поспешно вскидывал на плечо ружье и выходил на крыльцо. Но тут на дворе не оказывалось его собаки.
– Гектор! Гектор! — кричал лесник, но собака не появлялась. — Где ее черти носят?! — сердился он.
Ян и Вилем с великим удовольствием отправлялись искать Гектора, который уже наверно носился где-нибудь с Султаном и Тирлом. Мальчики убегали, а лесник садился на лавочку под липой. Наконец, он откланивался и уже с дороги, обернувшись, кричал бабушке:
– Приходите к нам на гору, моя женка припасла вам от молодок-тиролек яичек под наседку!
Лесник знал слабую струнку хозяек! Бабушка с охотой обещала.
— Кланяйтесь дома, скажите, ужо придем!
На том они всякий раз и расставались.
Лесник хаживал мимо Старой Белильни если не каждый день, то через день непременно, и так повторялось из года в год.
Другой человек, который ежедневно около десяти часов утра появлялся на дорожке у дома Прошковых, был мельник. Как раз в это время он ходил проверять шлюз у плотины. Мельник, или, как его
