— Сюда смотри! — приказываю я.
Лицо афра вытягивается, он бессмысленно хлопает ртом, с губ тянется отвратительная коричневая слюна. Наконец он выдаёт:
— Коррадо Джованни, — и, извернувшись, выхватывает деньги.
Затем неожиданно падает и отрубается — так же быстро, как до этого очухался. А может, просто засыпает.
Теперь я хотя бы знаю куда идти. Уже заворачивая за угол, замечаю, как от стены отделяются две фигуры и направляются к телу. Вероятно, это был последний заработок в его жизни.
Коррадо Джованни. Исковерканное афрами название некогда прекрасного проспекта. Сейчас он застроен ночлежками, уродливыми бараками из колотого булыжника, и среди этого неолита, со всех сторон окружённого светлым будущим, находится ответ.
Я прислоняюсь к обшарпанной стене. Земля мелко дрожит под ногами — внизу проносится поезд метро.
Летняя ночь идёт на убыль, сегодня я вряд ли что-то найду. Вид Коррадо Джованни повергает меня в ностальгическое уныние. Хочется достать «магнум» и расстреливать всех подряд, мстить за изуродованный город.
И тут из темноты улицы раздается голос, хриплый и механический, похожий на рычание дизельного двигателя. Я вздрагиваю.
— Белый, что ты знаешь о Бар-Кохба?
Доносится слабое дребезжание — так заводятся «карусели». На освещенный участок мостовой выступают четыре рослых афра. От их вида меня тошнит. У каждого не прикрытые плотью уродливые механические протезы, заменяющие части тела. В железных клешнях — «карусели». Ниггеры-киборги. Ниборги.
Беру себя в руки.
— Если скажете, что это такое, то я смогу ответить. — Кажется, голос прозвучал с излишним вызовом.
Афры перекинулись несколькими фразами. Отвлеклись. Этого хватило, чтобы «магнум» появился из кармана. Четыре человека, шесть патронов: приемлемый расклад. Похоже, это те, кого я ищу. Один здоровяк замечает оружие, начинает поднимать «карусель», но поздно.
Выстрел оглушает, руку отбрасывает сильной отдачей. Афр с противным скрежетом протезов падает. Остальные бросаются врассыпную, но, похоже, механические части не отличаются подвижностью — еще одного урода пуля кидает на землю. Отвык стрелять, но не разучился.
За спиной крошится кирпич — «карусели» работают бесшумно. Я спокоен, как после бутылки первосортной граппы; бесшумная стрельба приглушает чувство опасности. Это лживое чувство, но сейчас оно — единственный помощник, который держит меня, не даёт кинуться прочь. Следующий выстрел не находит цели. Я скрываюсь за углом какого-то барака.
— Еретик, ты обречён, — снова заговорил «дизельный двигатель». — Пророчество не остановить, отдай Бар-Кохба.
Стреляю на голос. Надсадное дребезжание «каруселей» вновь заставляет скрыться за стеной. В груди ноет, старое сердце не выдерживает такой нагрузки. А ведь всё только началось.
Откуда они узнали про меня? В памяти мелькнули две фигуры, двигающиеся к пьяному. Даже не знаю, благодарить ли судьбу за такой подарок.
Я собираюсь сделать ещё выстрел, но передо мной вырастает афр. Бесшумно, как сигаретный дым, возникает из-за угла. Время замедляется, растягивая звуки и движения. Меня бьет об стену, сильный удар сворачивает челюсть. Больше громила не успевает сделать ничего — револьвер я не выпустил, пуля вышибает ниггеру остатки мозгов. Подбородок безбожно болит, ноги дрожат. Я буквально вываливаюсь из- за укрытия. Четвёртый афр не успевает полоснуть меня лучом «карусели», я быстрее.
Афр еле ворочает языком. Перебитые ножные протезы превратились в месиво из металла, проводов и микросхем. Я оттащил тело в каменный закуток между массивным старым зданием и корявой постройкой чёрных.
— Бар-Кохба покарает тебя. Грядёт новая эра, — говорит афр, скрученный силовыми жгутами. Хриплый голос, дизельный двигатель.
Пусть надеется на Бар-Кохба. Афр силится ещё что-то сказать, кашляет.
Как же вытянуть из этого фанатика имя заказчика?
— Учитель… найдёт тебя, спасёт Бар-Кохба.
Я цепляюсь за нить:
— Учитель? Кто он?
Афр заливается смехом вперемешку с кашлем.
— Он пророк, он спасёт мир, разрушив старый изнутри.
Было бы наивно предполагать, что афр ответит прямо. Придётся поломать голову. Остался последний вопрос. Возможно, даже важнее личности «учителя»:
— Кто такой Бар-Кохба?
Глаза громилы наполняются фанатичным огнём.
— Бог… из… машины.
И тут всё встаёт на свои места.
Чёрное тело разрывается под лучами «карусели», мои джинсы заливает кровь.
Бар-Кохба лежит у меня на столе, рядом с письмом Николо, запертый в памяти TR-носителя. Истинный сын нового времени. Ум, созданный десятками умов человеческих созданий. Искусственный интеллект.
Афры с металлическими протезами ждут своего Мессию. Не нужно долго гадать, кто за ними стоит.
Я видел этого человека только раз. Кардинал-викарий Лазуретти, девяностолетний старик, похожий на павиана, переживший на своём посту восьмерых Пап. Второе лицо в Ватикане.
Набережная Санти полна людьми, как карьер песком. Они сыплются мимо, миллионы муравьёв, однодневки, вспышки в вечности. Вино булькает в желудке в такт нетвердым шагам.
Толпа качается, люди прижимаются к заплесневелым стенам исторических зданий: не торопясь, проезжает робот-поливальщик, струя пенной воды прибивает пыль к дорожному покрытию.
Мои губы шепчут молитву, пальцы то и дело поглаживают «магнум» под сутаной.
Бар-Кохба, сын звезды, искусственный интеллект. Его создание превращает в пыль тысячелетние церковные устои. Да, Ватикан приспосабливается ко всему: начиная с Коперника и заканчивая генной инженерией. Но создание искусственного разума окончательно сокрушит Церковь, уже сейчас ставшую атавизмом. Бар-Кохба, явленный миру, заставит этот уродливый аппендикс воспалиться. Потому что человечество встанет на одну ступень с Создателем. Именно поэтому Лазуретти так следил за работой «Табула-Ово». И я его понимаю. Мир тотального прогресса страшен, человечество готово надорваться и издохнуть. Надо притормозить. Сектанты-афры стали пешками в блистательной партии кардинала. К сожалению, не учёл он только ценности жизни Николо. К сожалению для меня.
Столб детектора на входе в Ватикан промолчал, и швейцарские гвардейцы проводили меня безучастными взглядами. Я знал, что детектор не сработает — металл уже никто не ищет. Площадь святого Петра обрамляют спроектированные Бернини полукруглые колоннады тосканского ордера. Тут людей намного меньше, чем за пределами ворот. Иду, еле двигая ногами, перевожу дыхание у египетского обелиска, перста языческой веры в центре христианства. Пульс неровный, быстрый, как трепет крыльев колибри.
Апостольский дворец возвышается надо мной, ощетинившись сотнями антенн. Сейчас у Папы время аудиенций. И я даже знаю, кого он принимает. И где.
Я не мог позволить себе риск и теперь знаю про Лазуретти всё. Знаю, когда он работает в кабинете, знаю, когда выезжает под охраной за пределы Ватикана, знаю, когда есть и спит. Более подходящего
