5. Развилка
— Повторять не буду, — сказала Маша нарочито спокойным голосом. — Если ты пойдёшь туда, между нами всё кончено.
6. Левый поворот
Я смотрел на Машу с минуту, потом пожал плечами, прошёл на кухню и сел за стол. Налил себе из початой водочной бутылки и залпом выпил. Закусил коркой хлеба, отдышался. Потом мы быстро поужинали, и Маша сказала:
— Пойдём, пора спать.
Мы отправились в постель. Маша, стараясь загладить резкость, была в эту ночь особенно нежна. Наконец, она заснула, а я так и лежал на спине, не смыкая глаз. Потом поднялся, осторожно, чтобы не разбудить Машу, оделся и, неслышно ступая, вышел из дома. Я увидел, что свет в окнах Катиного дома всё ещё горит, и посмотрел на часы. Было полтретьего ночи. Я вышел на Финляндскую и быстрым шагом покрыл разделяющее дома расстояние. Перемахнул через низкий забор, согнувшись, подбежал к окну и заглянул в него.
То, что я там увидел, едва не вышибло из меня дух. Я страшно, надрывно закричал и мгновенно оглох от своего крика. Бросился на крыльцо, рванул дверь и ввалился в дом. Помнится, на пороге упал, разбил лицо о пол и не почувствовал боли. На коленях, оскальзываясь в крови, я пополз к тому, что осталось от Кати. Дотронулся до неё и завыл. Позже Маша сказала мне, что я выл, как собака по покойнику. Не знаю, что делал дальше, помню только сбежавшихся на мои крики людей. Кто-то оттаскивал меня от Кати, кто-то прикладывал к лицу мокрое полотенце. Я пришёл в себя лишь под утро, когда прикатила милицейская машина, и сержант со знанием дела с размаху выплеснул мне в лицо ковш холодной воды.
7. Трасса. Левая ветка
Я женился на Маше, и через год родилась Анечка. Несколько лет после рождения дочки у нас с Машей было всё хорошо. По крайней мере, я так считал. О Кате я почти не вспоминал, а при появлении малейших мыслей о ней гнал их от себя прочь.
Мы закончили ВУЗы, и Машу при содействии тестя сразу взяли на должность спецкора в «Смену». Я какое-то время маялся — вершин в спорте я не достиг. Отбатрачил пару месяцев учителем физкультуры в школе, а потом тесть задействовал свои связи, и я тихо приземлился в аспирантуре на кафедре физвоспитания.
Я не знаю, когда именно наша жизнь дала трещину. Возможно, когда выяснилось, что нам с Машей особо не о чём говорить. Может быть, когда я стал подозревать, что у неё есть любовник. Весьма вероятно, что в тот день, когда уверился в этом. А скорее всего, трещина была всегда, только мы оба напрягали все силы, чтобы склеить её, а в какой-то момент напрягаться перестали.
Трещина превратилась в рваную дыру в тот день, когда я, слегка выпивши, возвращался домой на метро и вдруг увидел Катю. Она стояла в пяти шагах от меня посреди плотной толпы. Люди толкались, переругивались, а она просто стояла среди них и печально смотрела на меня. Мне показалось, что я пропустил прямой в лицо. Я задохнулся болью, я стоял, стиснутый толпой, не в силах пошевелиться, и судорожно пытался втянуть в себя воздух, и мне это не удавалось.
— Молодой человек, вам плохо? — спросила сидящая передо мной женщина в ярко-жёлтом плаще. — Да расступитесь же! — закричала она, не дождавшись ответа. — На парне лица нет.
В следующий момент вагон и люди в нём закружились у меня перед глазами. Я отпустил поручень и едва не свалился, но кто-то сзади меня поддержал.
— Садитесь, садитесь, — захлопотала женщина в жёлтом. — Дайте же ему сесть!
Я упал на сиденье, и в этот момент поезд дёрнулся и остановился. Я сидел, судорожно дыша, и бессильно смотрел на приближающуюся ко мне Катю. Она шла через спешащую на выход толпу, проходя сквозь людей, будто они были бестелесны.
«Это она бестелесна, — понял я. — Это не Катя, — пришла спасительная мысль, и на секунду я испытал огромное облегчение. — Это же сон, — подумал я, — мираж, фантом».
— Рома, — сказала вдруг Катя тихо, и облегчение мгновенно сменилось скрутившей меня отчаянной болью. — Зачем ты убил меня, Рома?
Не помню, как я добрался до дома и пришёл в себя.
— Рома, что с тобой? — заходилась в крике Маша, пока я из горла ополовинивал пол-литровую бутылку водки. — Рома, прекрати, прекрати сейчас же!
Я поставил бутылку на стол, отдышался и сказал:
— Ты надоела мне, шлюха. Я ухожу от тебя. Ухожу прямо сейчас.
Конечно, я никуда не ушёл, зато закатил пьяную истерику, бил посуду, орал, и так продолжалось до тех пор, пока в квартиру не ввалилась бригада скорой помощи.
Мне что-то вкололи, и я, наконец, провалился в сон.
С этого дня я начал попивать. Сначала помалу и усиленно это скрывая, потом всё чаще и уже не особо таясь. Катя не являлась мне больше в течение целого года, а потом пришла опять. На этот раз я увидел её во дворе, когда гулял с Анечкой. Я не знаю, поняла ли дочка, почему отец вдруг выпустил её ладошку и, постояв несколько секунд на неверных ногах, бессильно опустился в сугроб.
— Я любила тебя, Рома, — сказала Катя, подойдя так близко, что я мог бы, протянув руку, коснуться её. — Я любила тебя, а ты убил меня, Рома.
На следующий день я написал заявление и отправил его в городскую прокуратуру. Я сознался в убийстве Екатерины Соболевой, совершённом Романом Михалёвым при соучастии Марии Паниной, по мужу Михалёвой, и просил возбудить против меня и Паниной уголовное дело. Закончилась эта история визитом к психиатру, который долго объяснял мне про подспудное чувство вины и связанные с ним симптомы. Заодно
