Как бы местных жителей ни ругали (а ругали их яростно и громогласно), но в искренности их страсти сомневаться не приходилось. По Закону о шпионаже 1917 года здесь чуть ли не всех можно было арестовать и выслать за антиправительственные заявления. Во многих городах так бы и поступили, но арестовать обитателя Норт-Энда за призывы к свержению американских властей — все равно что посадить человека в тюрьму за то, что он позволяет своей лошади испражняться на улице: таких найти было легче легкого, вот только слишком много понадобилось бы грузовиков, чтобы всех их увезти.
Потом Дэнни со Стивом зашли в кафе на Ричмонд-стрит. Стены здесь были увешаны крестами из черной шерсти. Жена хозяина принялась вязать их, как только Америка вступила в войну. Дэнни и Стив заказали себе по эспрессо. Хозяин поставил им чашки на стеклянную верхушку стойки вместе с вазочкой, полной кусков коричневого сахара, и скрылся. Его жена сновала из задней комнаты и обратно с подносами хлеба, ставя их на полки под стойку, пока стекло под локтями клиентов не запотело.
— Война скоро кончаться, а? — спросила женщина у Дэнни.
— Похоже, что так.
— Будет хорошо, — отозвалась она. — Я сделала еще крест. Вдруг поможет. — Она неуверенно улыбнулась, поклонилась и исчезла в задней комнате.
Они допили эспрессо и вышли из кафе на улицу; солнце теперь светило ярче, било Дэнни прямо в глаза. Сажа из труб, торчавших вдоль пристани, носилась в воздухе, ложилась на булыжные мостовые. Во всем районе стояла тишина, разве что поднимется решетка магазина да проскрипит-процокает дровяная телега. Дэнни хотелось, чтобы так было и дальше, но он знал, что скоро улицы наполнятся торговцами, скотиной, детьми, большевиками и анархистами с их импровизированными трибунами. А потом некоторые из мужчин засядут в барах, а музыканты усядутся на углах, еще не занятых ораторами, и кто-нибудь саданет жене, или мужу, или большевику.
А когда удастся разобраться с теми, кто бьет жен, мужей и большевиков, останутся еще карманники, мошенники, обещающие превратить цент в никель?,[12] игра в кости на расстеленных одеялах, игра в карты в задних комнатах кафе и парикмахерских, и члены «Черной руки», торгующие страховкой от всего на свете — от чумы, пожара и прочего, но главным образом от самой «Черной руки»?.[13]
— Между прочим, сегодня вечерком еще одно собрание, — объявил Стив. — Затеваются важные дела.
— Собрание… — Дэнни покачал головой. — Важные дела… Да ты шутишь.
Стив покрутил дубинку на кожаном ремне:
— А тебе не приходило в голову, что, если бы ты появлялся на собраниях профсоюза, тебя бы уже давно перебросили в следственный отдел, нам бы всем повысили жалованье, а с Джонни Грином остались его женушка и детки?
— Это же просто место, где проводят свободное время.
— Это профсоюз, — возразил Стив.
— Тогда почему он называется «Бостонский клуб»? — Дэнни зевнул.
— Правильный вопрос. В точку. Между прочим, мы это пытаемся изменить.
— Меняйте что хотите, все равно это будет профсоюз только по названию. Мы копы, Стив, у нас нет никаких прав. БК — просто убежище для мальчишек, играющих в разбойники, этакий шалаш.
— Мы, между прочим, договорились встретиться с Гомперсом. Тем самым, из АФТ?.[14]
Дэнни замер. Если он расскажет об этом отцу или Эдди Маккенне, ему уже послезавтра дадут золотой значок и повышение и о патрульной службе можно будет забыть.
— АФТ — общенациональный профсоюз. Ты что, спятил? Они в жизни не разрешат копам в него войти.
— Кто не разрешит? Мэр? Губернатор? О’Мира?
— О’Мира, — ответил Дэнни. — Все остальные ничего не значат.
Комиссар Стивен О’Мира был твердо убежден, что должность полисмена — почетнейшая из всех городских профессий и что, следовательно, ее надлежит исполнять с честью. До того как он возглавил БУП, каждый участок был феодальной вотчиной какого-нибудь районного политического босса или члена городского совета, каждый из которых стремился запустить лапу в бюджет проворнее и глубже конкурентов. Стражи порядка скверно одевались, сквернословили и плевали на всё и вся.
О’Мира многое исправил. Он избавился от кадрового балласта и попытался привлечь к суду наиболее зарвавшихся районных боссов и членов совета. Он перетряхнул прогнившую систему, а затем толкнул, надеясь, что она рухнет. Но она не рухнула, хоть порой и содрогалась. Впрочем, его сил хватило на то, чтобы отправить значительное число полицейских в их собственные районы — получше узнать тех людей, которым они служат. И если ты смышленый полисмен (но с ограниченными связями), то именно этим ты и занимаешься у О’Миры — служишь людям. Не местной администрации, не царькам, купающимся в роскоши. Ты выглядишь как коп, ты держишься как коп, ты никому не делаешь уступок, ты всегда следуешь основному принципу, гласящему: ты — воплощение закона.
Но, судя по всему, даже О’Мире не удалось склонить на свою сторону городской совет в ходе последней битвы за повышение жалованья. Им не поднимали зарплату уже шесть лет. А та прибавка, которую пробил лично О’Мира, произошла после того, как дело восемь лет не двигалось с мертвой точки. Дэнни и его коллеги получали достойную зарплату, но лишь по меркам 1905 года. А недавно мэр заявил, что на ближайший период это все, на что они могут рассчитывать.
Двадцать девять центов в час при 73-часовой рабочей неделе. Без всяких сверхурочных. И это для дневных патрульных вроде Дэнни и Стива Койла. Можно считать, что им-то еще досталось тепленькое местечко, потому что бедняги ночные получали два дайма?[15] в час и вкалывали по 83 часа в неделю.
Дэнни с молоком матери всосал простую истину: система всегда надувает рабочего человека. Реальных выходов для этого человека два: либо взбунтоваться, а значит, голодать, либо играть по правилам системы, да так, чтобы тебя не коснулось заложенное в ней неравенство.
— О’Мира, — произнес Стив, — ну конечно. Я тоже люблю старика, между прочим. Просто обожаю, Дэн. Но он не дает того, что нам обещано.
— Может, у них и правда нет денег, — предположил Дэнни.
— В прошлом году так и говорили. Мол, погодите, кончится война, и мы вас вознаградим. — Стив развел руками. — Что-то смотрю-смотрю, а награды никакой не вижу.
— Война еще не кончилась.
Стив скорчил гримасу:
— По сути — считай кончилась.
— Тогда начните новые переговоры.
— Мы и начали. На прошлой неделе они нам снова отказали. А стоимость жизни, между прочим, все растет. Мы подыхаем с голоду, Дэн. Были бы у тебя дети, ты бы понял.
— У тебя их тоже нет.
— У вдовы моего брата, земля ему пухом, двое. А я все равно что женат. Баба думает, у меня вечный кредит у Джилкриста?.[16]
Дэнни знал, что Стив начал подбивать клинья к вдове Койл уже через месяц-другой после того, как его брата уложили в могилу. Рори Койлу перерезало бедренную артерию механическими ножницами для стрижки овец на брайтонской скотобазе, и он истек кровью среди ошеломленных рабочих и равнодушных коров. Когда руководство предприятия отказалось платить семье погибшего даже минимальное пособие, рабочие использовали смерть Койла — поистине вопиющий случай — как повод для объединения в профсоюз, но их стачка длилась всего три дня, а потом брайтонская полиция, пинкертоновцы и заезжие любители помахать битой нанесли ответный удар и в два счета превратили Рори Джозефа Койла в Рори- Как-Бишь-Его-На-Хрен-Звали.
На другой стороне улицы человек в круглой анархистской шапочке, с длинными подкрученными усами, установил под фонарем деревянный ящик, вытащил записную книжку и сверился с ней, после чего вскарабкался на свою переносную трибуну. На мгновение Дэнни проникся к нему странным сочувствием. Интересно, есть ли у него жена и дети?..
