Эванджелина

Генри Лонгфелло Эванджелина

Вступление

Темен девственный лес. Шумящие сосны и кедры,
Мохом обросшие, в темно-зеленых своих одеяньях,
Словно друиды стоят, величаво и скорбно вещая,
Словно певцы в старину, с бородами седыми по пояс.
Слышно, как неподалеку грохочет прибой океана,
Низким горестным гулом вторя стенанию леса.

Темен девственный лес. Но где же сердца, что здесь бились
И трепетали, как лань при звуках спешащей погони?
Где под соломенной кровлей дома поселенцев акадских,
Жизнь которых текла не спеша, как река среди леса, —
Вместе с земными тенями образ небес отражая?
Стены разрушены, нивы заглохли, и люди исчезли,
Словно рассеяны бурей осенней, взвивающей в воздух
Прах и листья, чтоб их унести и развеять над морем.
Ныне от славной деревни Гран-Прэ лишь преданье осталось.

Если вы верите в силу любви терпеливой и долгой,
Если вы верите свято в преданность женского сердца,
Слушайте грустную повесть, звучащую в шелесте сосен,
Слушайте Быль о Любви в Акадии, крае счастливых.

Часть первая

I

В благословенной Акадии, на берегах бухты Минас,
В уединенной тиши посреди плодородной долины
Скрылась деревня Гран-Прэ. Луга, простираясь к востоку,
Имя давали селенью и тучные пастбища стаду.
Дамбы, насыпанные руками крестьян, преграждали
Путь бушующим волнам прилива; но в должное время
Шлюзы впускали море гулять по зеленой равнине.
К югу и к западу были сады и широкие нивы —
Льна и злаков посевы; а к северу — лесом заросший
Горный массив Бломидон поднимался; там, на вершинах
Тучи свои расставляли шатры, и морские туманы
Вниз глядели, не смея спуститься к счастливой долине,
Где, средь угодьев своих, лежала деревня акадцев.
Срублены были дома в ней из кедра и крепкого дуба —
Так, как крестьяне в Нормандии строили испокон века.
Крыши двускатные, сильно вперед выдаваясь,
Дверь защищали от ливней и тень у порога давали.
Там, вечерами, когда заходящее летнее солнце,
Свет последний даря, золотило вертушки на крышах,
Женщины в белоснежных чепцах и передниках пышных —
Алых, зеленых и синих — сидели за пряжей, готовя
Лен для ткацких станков, чей стук, из домов раздаваясь,
С ровным жужжанием прялок сливался и с девичьем пеньем.
С важностью сельский священник по улице шел, и детишки
Игры свои прерывали, когда он протягивал руку,
Чтобы благословить их, — и робко ее целовали.
Жены и девы вставали с его приближеньем, усердно 
Кланяясь пастырю. С поля домой возвращались мужчины;
Солнце гасло, и сумрак густел над землей. С колокольни
Благовест проникновенно звучал, и над каждою крышей
Как фимиам, воскуряемый к небу, струей поднимался
Дым голубой очага, как символ довольства и мира.
Так в простоте и любви акадские жили крестьяне,
Жили в любви они к богу и людям, не зная ни страха
Перед тираном, ни зависти, этой проказы республик.
Не было нужды у них в замках и засовах. Жилища
Вечно стояли открыты, как и сердца их владельцев;
Самый богатый там жил как бедняк, самый бедный — в достатке.

Чуть в стороне от деревни Гран-Прэ, ближе к Минасской бухте,
Располагались ферма и дом старика Бенедикта
Беллефонтена; и с ним жила, управляя хозяйством,
Дочь его, Эванджелина, краса и гордость округи.