Мазгрейв, собственной персоной, в дорожном плаще. Выяснилось, что он был в Лондоне и по дороге домой решил сделать полумильный крюк с единственной целью заглянуть на несколько минут в Стэнтон. Имея склонность порой удивлять соседей нечаянным визитом, он намеревался сообщить барышням Уотсон, коих рассчитывал застать за мирными вечерними трудами, что едет домой к восьми часам, обедать. Удивиться, однако, пришлось более ему самому, поскольку вместо привычной двери малой гостиной перед ним распахнулась другая дверь, на добрый фут шире и выше соседней, и взору его представилась пленяющая глаз картина светского раута: у огня в парадной гостиной собралось блестящее общество — он даже не всех мог с первого взгляда признать, — а старшая мисс Уотсон восседала на месте хозяйки за раздвижным чайным столиком, уставленным изысканнейшим фарфором. Вошедший застыл на пороге в немом изумлении.
— Мазгрейв! — воскликнула Маргарет с нежностью в голосе.
Гость наконец-то опомнился и шагнул в комнату, спеша излить на собравшихся радость по поводу столь счастливой встречи, подаренной ему милостивой судьбой. Роберта он приветствовал пожатием руки, дам улыбками и галантными поклонами; однако что касается его обращения с Маргарет, то усмотреть что- либо примечательное или необычное Эмма, как ни старалась, не могла. В целом ее наблюдения, пожалуй, подтверждали выводы старшей сестры, хотя скромная улыбка и потупленный взор Маргарет ясно говорили, что она почитает не кого иного, как себя, виновницей нежданного визита.
Убедить гостя скинуть плащ и выпить чашечку чаю оказалось совсем нетрудно; поскольку, как он сам заявил, он с таким же успехом может отобедать и в девять, вместо восьми. И хоть сам он не искал чести сидеть рядом с Маргарет, однако и не воспротивился, когда Маргарет настойчиво предложила ему стул рядом с собой. Таким образом она предусмотрительно оградила его от притязаний сестер — но не брата, ибо последнее было не в ее власти: объявив во всеуслышание, что он только четыре часа как из Лондона, Мазгрейв принужден был сперва изложить Роберту все важнейшие новости и высказать свое мнение по всем важнейшим вопросам, лишь после этого ему было позволено отвечать на менее насущные вопросы присутствующих дам. Когда наконец ему представилась возможность внимать нежным речам Маргарет, она заговорила о том, как, должно быть, страшно, холодно, темно и тоскливо путешествовать в такой час в почтовой карете.
— Вам не следовало выезжать так поздно!
— Право, раньше я никак не мог, — отвечал он. — Заболтался в «Бедфорде» с приятелем. Впрочем, по мне, всякий час одинаково хорош. А вы, мисс Маргарет, давно ли воротились в наши края?
— Нынче утром. Мой брат и его супруга любезно доставили меня домой всего несколько часов назад. Поразительное совпадение, не правда ли?
— Вы ведь, кажется, отсутствовали довольно долго? Недели две, я полагаю?
— Может, вам, мистер Мазгрейв, две недели долги, — бесцеремонно вмешалась миссис Роберт, — а нам вот и месяц короток. К вашему сведению, Маргарет пробыла у нас месяц, и домой мы ее отпускали скрепя сердце.
— Месяц?! Так вас не было целый месяц? Поразительно, как летит время!
— Если бы вы знали, какие чувства овладели мной по возвращении в Стэнтон, — заговорила Маргарет, снизив голос почти до шепота. — Я не люблю подолгу бывать в гостях, к тому же в этот раз меня подгоняло горячее нетерпение: как можно скорее увидеть Эмму. Я желала свидания с ней и вместе с тем страшилась его — способны ли вы меня понять?
— Решительно не способен! — воскликнул ее собеседник в полный голос. — Не представляю, как можно страшиться свидания с мисс Эммой Уотсон... или с любой из ее сестер. — Последнее добавление было с его стороны весьма благоразумно.
— Вы что-то мне говорили? — спросила Эмма, услыхав свое имя.
— Не совсем, — отвечал он. — Но я думал о вас, как, верно, думает в эту минуту и кто-то другой — кого здесь нет. Отменная установилась погода — а, мисс Эмма? Самые золотые деньки для охоты!
— Согласитесь, Эмма просто восхитительна, — продолжала нашептывать ему Маргарет. — Она оказалась даже лучше самых смелых моих ожиданий. Она само совершенство, не правда ли? Надо думать, вы и сами сделались теперь поклонником смуглости?
Том был в затруднении. Кожа его собеседницы отличалась приятной белизной, но сейчас он не имел особого желания ее расхваливать; однако мисс Осборн и мисс Карр тоже были белокожи, и его приверженность этим двум юным особам решила дело.
— У вашей сестры, — изрек он наконец, — кожа наинужнейшего оттенка, какой только возможен при ее смуглости; однако сам я все же предпочитаю светлокожих красавиц — как мисс Осборн; вы ведь видели ее? Вот такой оттенок я нахожу совершенным; у нее лицо необыкновенной белизны.
— Белее моего? — прошептала Маргарет, но не была удостоена ответом. Вместо этого Том окинул взором свое собственное платье и воскликнул:
— Ах я несчастный! Оказаться в такой блестящей гостиной — и в совершеннейшем deshabille! Любезные дамы явили величайшую снисходительность, не изгнав меня немедленно из своего круга. Я не осознавал, сколь неуместно мое появление здесь, иначе, клянусь вам, не посмел бы приехать. Случись леди Осборн лицезреть меня в таком виде, она бы, пожалуй, сказала, что в своем пренебрежении условностями я скоро сравнюсь с ее сыном.
Дамы отвечали ему с приличествующей любезностью, а Роберт Уотсон, покосившись на собственное отражение в зеркале, учтиво заметил:
— Ах, пустяки, я и сам, как видите, не вполне одет. Мы приехали к самому обеду, я даже волос не успел попудрить.
При этих словах Эмма невольно представила чувства, владевшие в эту минуту ее невесткой.
Когда чаепитие закончилось, Том заговорил было об ожидавшей его карете, однако тотчас на середину комнаты выдвинули видавший виды карточный стол, мисс Уотсон извлекла из буфета мешочек с фишками и марками и вполне еще приличную колоду, и все так дружно принялись уговаривать гостя, что он согласился остаться на четверть часика. Даже Эмма была этим довольна: у нее уже зарождалось подозрение, что вечер в семейном кругу может оказаться много хуже, чем она до сих пор предполагала; остальные же были просто в восторге.
— Ну, и во что же будем играть? — оживленно спросил Том Мазгрейв, когда все уже собрались рассаживаться.
— Думаю, что в «спекуляцию», — отвечала Элизабет. — Джейн очень ее советует, да и остальным игра как будто по душе. Я уверена, Том, что и вы не будете против.
— В Кройдоне, — заметила миссис Роберт, — нынче никто ни во что другое не играет, даже и слушать не хотят. Я рада, что и вы все любите «спекуляцию».
— Ну, я-то готов любить все, что вам будет угодно, — только прикажите, — вскричал Том. — В свое время я тоже провел за «спекуляцией» несколько приятных часов; только было это, признаться, довольно давно. В замке у Осборнов все теперь играют исключительно в двадцать одно, о прочих играх и думать забыли. А сколько шуму от нас за игрою — я вам доложу! Достославная гостиная Осборнов никогда такого не слыхивала. В иные вечера леди Осборн жалуется, что собственного голоса расслышать не может. Лорд Осборн доволен безмерно; а как он сдает — это что-то неподражаемое; столько живости, азарта! У него за столом не зазеваешься. А уж какую физиономию может состроить, получив свои две карты, — нет, это надо видеть!
— Так сядем и мы в двадцать одно! — вскричала Маргарет. — По-моему, это гораздо интереснее — а до «спекуляции» я и вовсе не охотница.
Миссис Роберт, не делая более попыток отстоять любезную ее сердцу «спекуляцию», отступилась; и привычки замка Осборнов одержали верх над Кройдоном.
— Скажите, мистер Мазгрейв, — заговорила Эмма, когда они усаживались за стол, — часто ли вы видите в замке семью священника?
— О да, почти ежедневно. Миссис Блейк славная женщина, добрейшая душа, мы с ней лучшие друзья. И сам Ховард на редкость достойный малый. Вас, мисс Эмма, поминают там постоянно, смею вас заверить! Признайтесь, горят у вас иногда щечки, а? Вот хоть в субботу, часу так в десятом — горели? Вижу, вы уже заинтригованы — ну, так и быть, расскажу. Как-то Ховард говорит Осборну...
Но на этом чрезвычайно интересном месте за столом возник спор, и играющим немедленно
