На маленькой моторке мы с Хамидом, нарушая первозданную тишину, избороздили всю многокилометровую акваторию, ловили специальной сетью форель, измеряли её, взвешивали и отпускали обратно.
Форель набирала вес, росла — прижилась.
Хамид, вольный хозяин высокогорного моря, за эти дни так привязался ко мне, а я к нему, что, когда мы спустились на машине из холодной страны гор на равнину, в жаркий азиатский город, он пригласил меня в гости. Захотел познакомить со своей женой — студенткой местного университета.
В воскресенье вечером я с удовольствием отправился к ним в гости из своей гостиницы. Адрес привёл в расположенный у самого центра тенистый парк, где были разбросаны двухэтажные коттеджи.
В одном из них меня ждали Хамид с юной женой Лолой. Ждал чудесный ужин.
Мне было хорошо с ними. Казалось, я знаю этих молодых людей всю жизнь.
Под конец ужина Лола внесла на подносе пузатый чайник с заваренным зелёным чаем, пиалушки, вазу с изюмом и миндалём. С края подноса на пол со звоном упали ложечки.
Из соседней комнаты с закрытой дверью послышался рык.
Лола опустила поднос на стол и кинулась в комнату, Хамид, изменившись в лице, подобрал ложки, шепнул:
— Проснулся её дедушка.
За дверью слышалась какая?то возня, словно передвигали что?то тяжёлое, перетаскивали мебель. Потом появилась Лола.
— Ой, извините! Дедушка хочет познакомиться.
Я глянул на Хамида.
— Говорил ему про вас, — умоляюще сказал он.
Я направился в комнату.
Там, заполнив своим телом стоящее у постели чуть покачивающееся кресло–качалку, восседал бабай в пёстром азиатском халате. Ноги его были окутаны пледом.
Я сел рядом у столика с тремя телефонами и кипой каких?то старых журналов, ощетинившихся многочисленными закладками. На диске одного из телефонов бросился в глаза герб СССР. Подобные аппараты бывали только у членов правительства.
— Ты кто? Московский писатель? Что пишешь?
Бабай выслушал мой краткий ответ. С удовольствием изрёк:
— Не читал. — Потом подумал и вопросил: — А меня читал? — Нет. Вообще понятия не имею, кто вы такой.
— Стыдно приезжать в республику и не знать её академиков… У тебя есть деньги? Богатый?
— Нет.
— Вот видишь! Слушай, наши люди помогали Наполеону завоёвывать Египет. Слыхал?
— По–моему, это грузинская конница помогала.
— Наши тоже. — Он был явно сражён моей осведомлённостью, переспросил:
— Грузины? Какие ещё грузины?
— Мамелюки.
Бабай пожевал губами, прикрыл глаза оплывшими веками. Затем приподнял их и, устремив на меня магический, гипнотизирующий взгляд, изрёк, словно заклиная:
— Дам материал. Напишешь книгу о наших людях у Наполеона. Фамилия будет моя, деньги — твои. Аванс получишь сейчас.
— Несерьезно всё это, академик. — Встал, повернулся, чтобы выйти, вырваться из?под гнетущего взгляда, самих звуков этого властного голоса.
И увидел в проёме раскрытой двери Хамида. Он стоял испуганный, как ребёнок.
— Извините, — шепнул он, когда я закрыл за собой дверь, — зависим от него, живём в этом доме…
АКВАРЕЛЬ.
Помнишь, в книге «Навстречу Нике» я рассказал о том, как старшеклассником держал в руках замечательный портрет работы Маяковского? Мог купить, страстно хотел купить — и не купил. Чтобы сохранились случайно оказавшиеся у меня деньги на побег в Одессу, к Черному морю.
С этого побега начались, что называется, «годы странствий». Одну зиму я прожил в Крыму, в доме– башне на берегу залива у вдовы поэта и художника Максимилиана Александровича Волошина.
Прошло изрядное количество лет.
И вот, представь себе: Москва, осень, моросит ледяной дождик. Я должен встретиться к одиннадцати утра с одним человеком в районе Октябрьской площади. А его всё нет и нет. Так и не появился.
В отсыревшем плаще и кепке бреду тротуаром. Чувствую, что подмёрз. Решаю зайти хоть вон в то кафе «Шоколадница», выпить чашечку кофе или шоколада. Но по пути, не дойдя до кафе, зачем?то вхожу в антикварный магазин.
Здесь тепло. Горит электрический свет. Сверкают бронзовые статуэтки, золочёные рамы картин.
Скучные картины на стенах, скучные фарфоровые вазы на тумбах, слащавые статуэтки пасторальных пастушков и пастушек в застеклённых шкафчиках.
Внезапно глаз задевает что?то родное. Подхожу ближе. На стене между картин небольшая акварель. В переливчатых водах окружённой холмами бухты отражаются перламутровые облака; страна холмов, моря, увиденная сверху…
Как ни описывай, не передашь первозданной тишины и гармонии, словно только что созданной Богом.
Я уже узнал эти места, где когда?то бродил с моим другом, дворнягой Шариком. Уже догадался, кто автор бесценной акварели.
Продавщица подтверждает: «Да. Это работа Максимилиана Волошина».
И называет цену. Не фантастически большую, нормальную.
Но у меня в карманах и десятки не наберётся.
Уговариваюсь с продавщицей, что она до вечера, до закрытия магазина, акварель никому не продаст, дождётся, пока я вернусь с деньгами.
Представь себе, мне не удалось ни целиком, ни по частям назанимать в тот день необходимую сумму. Ну, не было тогда у меня хоть сколько?нибудь состоятельных друзей.
Только через два дня, с утра пораньше, я появился в магазине с деньгами. Акварель, конечно, исчезла со стены. Была продана.
Так вот, Ника, что я тебе скажу: акварель навсегда осталась в моей памяти, несомненно, более яркой и свежей, чем если бы она привычно висела у меня в комнате.
Иногда мысленно вижу в том незабвенном, божественном пейзаже и себя с Шариком.
АКТЕР.
Он снимался не в моём фильме. Администрация киногруппы поселила меня — сценариста другой картины — в ялтинскую гостиницу, и мы оказались в соседних номерах. Нас, конечно, познакомили.
Он считался самым красивым артистом в Советском Союзе. Молодой, высокий, рослый, он, кроме природной красы, обладал ещё и каким?то природным аристократизмом.
С моей точки зрения, актёр он был посредственный, но в те годы популярность его достигала популярности Гагарина. В качестве главного героя романтических историй он снимался из фильма в фильм. Фотографии с его изображением висели во всех киосках Союзпечати. Полчища женщин преследовали
