Он взял со стола пустой стакан, подошёл к стойке.
Я смотрел, как бармен подводит итог на листке и как он отсчитывает купюры.
Когда он взял со спинки стула пиджак, надел его и снял с вешалки куртку, я спросил:
— А что он воздал вам?
Странный, лишенный возраста человек улыбнулся.
— Мне? Не знаю. Я ведь ещё жив.
Он махнул мне пальцами, сжимая ладонь в кулак.
— Доброй ночи.
И вышел.
Я слышал, как прозвенели его шаги по стальным ступеням лестницы, ведущей из подвала.
— Эй, ты всё? Давай, мне спать пора. С тебя полтысячи.
— Пол? — тут я вспомнил непустеющий стакан. — Держи. Бывай, Андрей.
— И тебе не хворать.
Я вернулся к столу.
На деревянных досках, рядом с салфетками, прикрытая одной из них лежала зажигалка.
— Вот ведь! — я схватил куртку и бросился из бара на улицу.
Снег падал, отблескивая оранжевым в конусах фонарей.
Снежный покров был белым и плотным, ненарушенным ни в одну сторону.
Я постоял молча, глядя, как снежинки парят из тьмы.
Пошарив в карманах, достал сигареты.
Прикурив от зажигалки, всё ещё лежащей в моей руке, я закрыл глаза, затягиваясь.
Мир стал мёртво-тусклым, наполненным чёрно-красным пламенем. Ударила удушающая волна серы.
Я вскрикнул и закашлялся, открыв глаза.
Снег всё так же мирно парил из темноты, ложился на землю, на мои плечи, на непокрытую голову.
Сигарета лежала у моих ног, конец фильтра чуть торчал из снега.
Я снова закрыл глаза.
Ад поднялся вокруг.
Дым и пламя кипели. Сквозь них были видны странные фигуры.
Комок встал в груди.
Не размыкая век, я потупил взгляд.
Подо мной была та же красно-чёрная бездна. В её глубине вспыхивали дымно-алые облака. Глухо доносились взрывы и низкий, тяжкий вой.
Подняв голову, я увидел то же самое вверху. Только сквозь дым падали капли кипящей смолы и крови.
Они падали сквозь меня, неслись вниз и исчезали из виду.
Я парил над Преисподней, и понимал какой-то частью души — пока что эта бездна не властна надо мной.
Пока.
И рядом со мной, внизу, у самых ног, ярко-белой звездой парила оброненная зажигалка.
Я нагнулся и подобрал её.
— Эй, потерял чего? Или блюёшь?
Я открыл глаза.
— Нет, всё нормально. Зажигалку уронил.
— Ну тогда бывай.
Бармен повернул в двери ключи, подёргал ручку.
— Так тут и останешься?
— Нет. Сейчас такси вызову. А пока постою, подумаю.
— Угу. Только если блевать соберёшься, будь другом, отбеги за угол, ладно?
— Угу.
— Ну и чудно. Пока.
Он махнул мне рукой и двинулся по снегу.
Повернув голову, я смотрел, как он свернул влево, дошёл до конца квартала и скрылся за ним, оставив за собой рыхлую цепочку следов.
Потом я прислонился спиной к закрытой двери, достал новую сигарету и прикурил, не закрывая глаз.
В левом нагрудном кармане моей куртки лежал “макаров”, в правом — глушитель.
Через два часа человек, из-за которого я провёл в лагере пять лет, приедет домой.
Он будет один.
Я стоял, курил и потирал сквозь куртку предплечье — там, где татуировка.
«Свобода Это Рай».
Он сказал, что татуировка мне не нужна.
Мне нужна свобода.
Я стоял, смотрел на падающий снег, курил и решал, как ей распорядиться.
