героин не было. Она отдала продавцу наркотиков свое кольцо.
Однажды Сабину подобрали на улице: она валялась без сознания. Марсиана присылает ей порошки героина в письмах, приклеивая их к подкладке конверта.
Я видела Сабину. Это двадцатитрехлетняя старуха. Ее катают в кресле. У нее не действуют правая рука и нога.
Из госпиталя я пошла в «Капуляд». Здесь опять, развалясь, сидели Бельмон, Рауль, Жоржетт. Они пили пиво и обсуждали, сколько шансов выдержать экзамен.
Выпускные экзамены через месяц.
Если мы не выдержим, все начнется сначала. Мы станем «вечными клиентами «Капуляда», как тот бородатый студент, который каждый вечер играет здесь в шахматы.
Мы с Жоржетт пошли в библиотеку Святой Женевьевы.
Холодный и мрачный зал.
Даже днем горит электричество. За столами тесно сидят посетители.
Сюда впускают всех. Здесь не нужно иметь студенческой карточки, поэтому никогда не хватает места…
У выдачи книг очередь. Я отучилась усидчиво работать и невольно отвлекаюсь от книг, наблюдая за соседями.
Я затеяла игру сама с собой: сначала по внешнему виду стараюсь угадать, что они читают, а потом через плечо подглядывала в их книги.
Здесь не все читают. Напротив меня сидят две парочки. Они переписываются между собой, а то и просто шепчутся.
Приходя, я брала толстую психологию Дюма, но, прозевав над ней час, просила Мопассана или Бальзака и остальное время читала.
Через три дня мы решили, что невозможно заниматься в такой большой библиотеке, и пошли в университетскую. Здесь были только студенты, по углам сидели «библиотечные крысы», прилежно составляя конспекты учебных пособий. Некоторые покачивались, заткнув уши и не глядя по сторонам. Но многие и здесь не работали, они назначали друг другу свидания в библиотечном зале, читали журналы, приставали к девушкам. Вся наша банда тоже стала приходить сюда.
Придя, чинно усаживались за столом и, положив перед собой несколько книг, начинали что-то выписывать.
Проходило десять минут. У всех были задумчивые и напряженные лица. Мы делали вид, что обдумываем только что прочитанное.
Еще четверть часа. Один за другим все выходили покурить. Обратно шли неохотно. Меняли книги, простаивали в очереди и радовались, что время идет.
…Началась предэкзаменационная паника, такая же, как во времена Лотарингской школы. Все поняли, что ничего не знают, что выдержать можно только чудом или жульничая.
— Неглупый человек всегда выкарабкается, особенно в философии, — говорил Мартэн.
Пуарэ также был уверен в себе. Он знал все предметы, не занимаясь.
Крессон трусил.
Жоржетт и я, проболтавшись целый день без дела, снова, как в школе, пили черный кофе и старались догнать пропущенное. Я спала три-четыре часа в сутки. Днем ходила в «Капуляд» и в библиотеки. Ночью работала.
У меня поднялась температура.
Я пошла к доктору.
— В этот месяц у всех студентов Парижа, барышня, та же болезнь, что и у вас, — сказал мне врач.
Габи ходила тоскливая. Она не хотела мне рассказать, в чем дело.
Глава 7
Дневник Габи
Не писала два месяца. Кончила итальянцем и теперь начинаю с итальянца, но с другого. Его зовут Джузеппе П. Мама познакомилась с ним в поезде, когда возвращалась из Италии. Он уезжает через неделю. Я еще ничего не знаю… Он на десять лет старше меня. Мне кажется, что я его люблю и притом снова чересчур сильно…
…Вот уже четыре недели, как он уехал, — вдвое больше, чем мы были вместе…
Я только теперь узнаю, что такое по-настоящему мучиться.
…Джузеппе, после вашего отъезда были несколько часов, когда я была счастлива, когда я думала, что я вас забыла. Но вы мне нужны, — это так же остро, как 4 октября… За несколько дней до вашего отъезда Ирэн мне сказала: «Через месяц все как рукой снимет». Я тогда ответила, что за будущее не отвечаю. Месяц, мне казалось, что это так много…
Вы видите, любовь не умерла.
Морелла[12], туманная, нежная, горькая Морелла, сегодня ты в последний раз со мной. Ты так ласкова: ты восстанавливаешь равновесие… Керосиновая печка умирает: больше нет керосина. Она жалобно стонет. Полночь. Я начинаю жить только в полночь. Моя комната. Вокруг мои вещи. Папиросы. Мать спит, — я спокойна. Джузеппе, я не могла вам рассказать в письме о Морелле. Но я скажу. Я не хочу скрывать от вас. Поймете ли вы, до чего мне нужны эти часы передышки?..
…Почему я с Мореллой?.. Все доводы против нее основываются на произвольных ценностях, следовательно, я столь же произвольно их отвожу. Если мы принадлежим обществу, то только потому, что это общество создано нашим желанием…
Сегодня не приняла. Я обещала Джузеппе не принимать. Но он… Джузеппе, почему ты мне не пишешь?
…Работаю хорошо. Черный кофе. Морелла.
Вот что составляет сейчас мою жизнь: Джузеппе, мама, папиросы, Морелла, черный кофе, аспирин. Под утро я уснула сидя…
Боль, острая, настойчивая боль. Захватывает все. Морелла должна мне дать силы сегодня работать. Хочется лечь и уснуть. Плакать под одеялом. Освободиться от усталости. Нельзя. Надо ходить. Надо продолжать. Стоит передохнуть, и я сразу свалюсь. Неделя в темной комнате. Аспирин, чтобы уснуть. И чтобы избавиться от головной боли. Не могу больше…
Джузеппе, почему ты не со мной?
…Только Морелла дает мне покой.
Противная привычка: я теперь часто засыпаю сидя, с раскрытыми глазами.
Теперь я должна найти силы, чтобы расстаться с Мореллой.
…В общем за последние шесть месяцев я не увеличивала дозы… В Сан-Клу я брала больше… Не хочу об этом думать!
Я пообедала: груша и орехи. Письмо от Джузеппе. Какое полное счастье! Одна!
Если бы не головная боль, я была бы совсем счастлива. Но чертовски болит голова.
Я хотела бы теперь жить в темной комнате — черные или темно-синие обои… Мне нравится, что
