Посмотрите на лицо этого мерзавца.
Теперь он улыбался. Даже с этого расстояния была ясно видна его жуткая улыбка.
Следующие несколько секунд, казалось, тянулись целую вечность, как наверняка и для миссис Ольсен. Убийца втащил ее обратно и поставил на пол. Подумала она, что это отсрочка? Или что он пощадит ее? Плечи женщины приподнялись и опустились, потом она вновь заплакала. Примерно через минуту он вытащил ее снова на балкон.
— Сейчас это произойдет, — негромко сказала Бри. — Не хочу смотреть.
Но смотрела. Смотрели мы все.
Убийца был сильным, ростом, видимо, больше шести футов, крепко сложенным. Он потряс меня, подняв Тэсс Ольсен, как штангу, над головой. Еще раз оглянулся на камеру — «Да, мерзавец, мы смотрим», — потом подмигнул и сбросил ее с балкона.
— Господи, — прошептала Бри. — Он подмигнул нам?
Однако с балкона убийца не ушел. По положению его головы я видел, что он не смотрит прямо вниз, куда женщина упала. Он смотрел на своих зрителей, на людей на улице. Шел на явный риск.
В сущности, нам он помогал. Может, благодаря его безрассудству и любви кичиться перед зрителями мы схватим этого мерзавца.
Потом убийца заговорил, обращаясь к камере, и это было самым неожиданным.
— Можете попытаться взять меня, но вам это не удастся… доктор Кросс.
Сэмпсон, Бри и я переглянулись. Мы с Джоном онемели, а Бри смогла произнести лишь:
— Черт возьми, Алекс!
Я вернулся в игру, хотя и не был готов к этому.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Да, я не был готов. Пока, во всяком случае. Через четыре дня после убийства в здании «Риверуок» я думал о своих пациентах. Однако в мыслях уже конфликтовал с собой. Старался не сосредотачиваться на убийстве Тэсс Ольсен, на том, кем может быть этот маньяк-убийца, откуда он мог меня знать и какого черта от меня хотел.
Я начал день с последних известий — ничего не мог поделать с собой. Слава Богу, за ночь ничего не произошло. Убийств больше не было — значит, он по крайней мере бездействовал.
Утренние сеансы с пациентами все равно вынудили меня встать рано. У меня это был самый значительный день недели, я его с нетерпением ждал и вместе с тем побаивался. Всегда существует надежда, что я могу кому-то сделать добро, добиться какого-то прорыва. Но могу и потерпеть неудачу.
Рабочий день начался в семь часов с недавно овдовевшим пожарным. Чувство бессмысленности жизни ежедневно вызывало у него мысли о самоубийстве.
В восемь часов я принял ветерана «Бури в пустыне», он все еще боролся с демонами, которых привез домой с войны. Его направила ко мне знакомый психотерапевт Адель Файнелли, и я надеялся, что в конце концов смогу ему помочь. Однако это была кризисная стадия лечения, и пока рано судить, найдем ли мы общий язык.
Затем пришла женщина — послеродовая депрессия вызвала у нее сильные противоречивые чувства к шестимесячной дочери. Мы обсудили ее малышку и даже поговорили о моем отношении — всего с минуту — к переходу Дэймиена в частную школу. Как и в полицейской работе, в беседах с пациентами я действовал нешаблонно. Моей задачей было разговаривать с людьми, и я почти всегда импровизировал.
Я устроил себе получасовой перерыв, во время которого связался с Бри, потом снова посмотрел новости по компьютеру. По-прежнему ничего нового — никаких нападений, никаких объяснений убийства Тэсс Ольсен.
Последним утренним пациентом была студентка-юристка из Джорджтаунского университета, ее мизофобия[7] стала до того сильной, что она принялась каждую ночь сжигать свое белье.
Хорошее утро. Странным образом удовлетворительное. И сравнительно безопасное — во всяком случае, для меня.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
В час дня у меня был очередной прием, а пока я перекусывал булочкой без масла в своем кабинете. И тут позвонила Бри:
— Мы увеличила некоторые кадры с пленок. Скажи, Алекс, что думаешь вот о чем. На лбу убийцы есть шрам. В форме полумесяца. Отчетливо видный.
Немного подумав, я ответил:
— Возможно, у него была травма головы. Я говорю наугад, но, может, у него повреждены лобные доли мозга. Люди с такими повреждениями нередко обладают скверным характером и неконтролируемой импульсивностью.
— Спасибо, док. Хорошо, что ты у меня в группе.
Я в группе? С каких это пор? Соглашался я на это?
Как будто бы нет.
После обеда и очень приятного разговора с Бри о расследовании убийства я принял последнюю в тот день и любимую клиентку, женщину тридцати пяти лет по имени Сэнди Куинлен.
Сэнди недавно переехала в округ Колумбия из маленького городка в северном Мичигане неподалеку от Канады. Стала работать учительницей в старой части города на юго-востоке, что сразу же расположило меня к ней.
К сожалению, Сэнди была очень недовольна собой.
— Держу пари, у вас десяток таких клиенток, как я. Одиноких унылых незамужних женщин в большом скверном городе.
— Уверяю тебя, нет. — Я сказал ей правду, есть у меня такая ужасная привычка. — Ты у меня единственная УНЖ в БСГ.
Сэнди поняла шутку, улыбнулась и продолжила:
— В общем, это просто… вызывает жалость. Почти все женщины, которых я знаю, ищут одно и то же.
— Счастья?
— Я собиралась сказать — мужчину. Или, возможно, женщину. Предмет любви.
Я определенно видел в Сэнди иную личность, чем она в себе. Сэнди вжилась в стереотипный образ неустроенной женщины и скрывала приятную внешность под очками в черной оправе и темной мешковатой одеждой. Но когда освоилась со мной, она становилась все более привлекательной, интересной и, при желании, остроумной. Сэнди чрезвычайно заботилась о своих учениках. Часто и очень тепло говорила о них. Никакой реальной психической двойственности я у нее не обнаружил.
— Кажется, ты не из тех женщин, которые должны вызывать жалость. Извини, это просто мое личное мнение.
— А какие чувства должна вызывать женщина, если ее лучший друг — психотерапевт. — И она застенчиво рассмеялась.
Моим чисто человеческим побуждением было обнять ее, но как врач я не мог этого сделать. А еще я хотел добиться, чтобы в наших отношениях все было ясно. Возможно, тон Сэнди и ее выжидающий взгляд ничего не означали. Но все означает что-нибудь — во всяком случае, я читал об этом во множестве толстых книг, которые штудируют в Джорджтаунском университете и Университете Джона Гопкинса.
С Сэнди требовалось быть осторожным. Собеседование прошло нормально, и, когда она ушла, я был свободен. Или нет? Была у меня вторая работа, за которую требовалось приниматься?
