Дидье ван Ковеларт
ПАПА ИЗ ПРОБИРКИ
1
Я никогда никого не убивал, по крайней мере в прямом смысле этого слова. Но уже пожимая клиенту руку, знаю точно, переживет ли он мое вмешательство. Этот — бывший чемпион по слалому — кувырком летит под гору. Выиграв серебро на Олимпиаде в Гренобле, он развил свой успех, купив лыжный бренд. Три года предприятие держалось на его имени, а теперь, когда героя подзабыли, стало хиреть. Он ждет от меня тонкого анализа, учета всех привходящих обстоятельств, описания кризисной ситуации, под которое подпадает его случай, он готов учиться. Но здесь все просто: время идет, рекорды остаются в прошлом, на смену старым звездам приходят новые.
От былого спортивного блеска он сохранил лишь загар. Оплывшее лицо, двойной подбородок, горькие складки у рта, ранние мешки под глазами, перхоть. Стратегии-однодневки, экономия на инвестициях, невнятная бухгалтерия, предусмотрительные сотрудники копят на черный день. Ликвидация в судебном порядке через полгода.
Он смотрит на меня с тревогой, но и не без гордости, как будто тот факт, что он призвал меня на помощь, сам по себе уже проблеск надежды, знак возрождения, свет в конце туннеля. Он молчит с тех пор, как я вошел, секунд сорок, не меньше, сознавая, как весома будет для меня его следующая фраза после приветствия («Как самочувствие?» вместо «Здравствуйте»), из которого не извлечешь ничего существенного — ну, это он так думает, на самом деле кое-что я извлек: что он дошел до края, вымотан, сломлен, что по ночам не спит, а хлещет виски, что ему тяжело зависеть от меня, и сейчас для него единственное утешение — то, что он вдвое шире в плечах, хотя и пониже ростом. А вообще-то он на меня злится. Завидует. Если бы он знал…
Я уселся в офисное кресло, он остался стоять. Привычная картина. Приглашаю его сесть: хозяин все-таки он. Закидываю ногу на ногу, ожидая, что он последует моему примеру. Сидит как сидел. Стрелки на моих брюках еле видны, зато носки у меня не сползают. У него — наоборот. Носками он пренебрегает, а брюки утюжит; не моя вина, что этим он выдает себя с головой. Я бы хотел хоть раз ошибиться. Недооценить. Но надежды мало. Мне тридцать лет, я многого достиг и не люблю себя: успех дает основания для гордости, однако не наполняет жизнь смыслом.
Мой визави проводит рукой по плечам, как бы рассеянно потирая некогда бугрившиеся мышцы, а на самом деле смахивая перхоть.
— У вас прекрасный «Роллс-ройс», — говорит он, надеясь хоть как-то смутить и меня.
— Это «Бентли».
Загорелое лицо иронически кривится. Папенькин сынок, думает он. Упакован по полной, дипломов пачка, и денег огребет, стервятник, на моей беде, а я-то начинал с нуля, еле вылез наверх, рву жилы, да что толку? С яростным вздохом он откидывается в кресле, кулаки на зеленом бюваре сжимаются. Всегда стремись пробудить в клиенте ненависть, чтобы он забыл об осторожности.
— Хорошо, — он переходит в атаку, — что мы имеем? Вы подняли бухгалтерию, я показал вам кривые, статистику, динамику рынка, ну и в чем же дело? Что мешает?
Он ждет, что я отвечу: «Ваше имя». Не дождется. Во-первых, это бесполезно, раз он сам понял, а во-вторых, неверно. Можно сбыть с рук технологически устаревшие лыжи и при этом не менять вышедшего из моды бренда. Это как раз наименее рискованный ход в маркетинге. Распродажи, скидки. Лучше продавать в убыток, чем тратиться впустую на поддержание репутации. Такая тактика успокаивает банкиров и создает единственный имидж, который действительно выгоден в краткосрочном плане, — имидж «производителя недорогих товаров».
Нет, ему попросту недостает менеджерского таланта, потому он со своими лыжами и летит в пропасть. Сам виноват. Шестьдесят процентов предприятий, которые я анатомирую, гибнут из-за руководителей, и причиной тому три порока: самонадеянность, неосмотрительность, беспечность. Десять лет наблюдения за преуспевающими фирмами, от «Макдоналдс» до «Рон-Пуленк», убедили меня, что идеальный менеджер — это полный ноль, который сознает свое невежество и этим не смущается, никого не задвигает, умеет правильно расставлять людей и зажигать их безвредными идеями.
— Вы собрали руководящий состав?
— Все ждут в столовой.
Он поджимает губы, гладкие, бледные, как будто на них навсегда застыл слой солнцезащитного крема. Мое молчание его бесит, но, как бы я себя ни вел, он во всем будет чувствовать осуждение. Встает, смотрит в окно. Мой древний латаный «Бентли» выглядит на его стоянке неуместно, как дорогая кофеварка в кухне бедняка. Толстый, изрядно траченый парень; должно быть, в детстве коллекционировал шарики. В общем-то симпатичный. Старше меня всего на десять лет — но я никогда не знал радости полета между слаломными воротами; мне было не так трудно спускаться на грешную землю. И я в свое время был симпатичным. Он захотел преуспеть, как и многие другие, — теперь все они платят мне, чтобы я помог оценить масштаб случившейся с ними катастрофы. А за что тут платить? Мое вмешательство пустило ко дну столько же предприятий, сколько удержало на плаву, — одно прямо связано с другим, — так что баланс нулевой и, в сущности, толку от меня никакого. Хотя… В мире, где правит некомпетентность, признают только одно лекарство — обман.
Выводить людей из равновесия, внушая им страх вполне ощутимыми, но малопонятными действиями, и обнажать их несостоятельность по науке, которую нелегко опровергнуть именно потому, что она ни на чем не основана… Вот моя роль, вот чего они ждут от меня, и, чтобы заслужить их уважение, я вынужден демонстрировать, как глубоко их всех презираю. Часто я лишь симулирую презрение, но это моя работа, ничего не поделаешь, приходится себя заставлять, иначе у них сложится впечатление, что я даром беру деньги. Этот бедолага, которого лыжи унесли далеко от трассы, — типичный случай. С ним счастливы его жена, детишки и собака. Он наживет в предместье Гренобля приличествующий его положению цирроз и докатит до седьмого десятка на «Альфа-Ромео». После него останется пустота. Я же в сорок лет пущу себе пулю в сердце, но оставлю круг на воде.
Он резко оборачивается:
— Послушайте, я не морочу вам голову: в лыжах я ничего не понимаю, я на них катаюсь, я чувствую, хороши они или плохи, но структура, материалы, вся эта хрень… Я был лучшим на трассах; я нанял лучших работников. Вы видели их досье. Все как на подбор, высший класс. Так почему же дела не идут?
— Именно потому, что эти люди оказались вместе.
Мой приговор я сопровождаю бесстрастной улыбкой, дабы не снижать градус тревоги.
— И что теперь? Не увольнять же их!
Я достаю из кейса зеленую, цвета надежды, папку с названием его фирмы. Моя пижама лежит под ежедневником. Я всегда укладываю ее так, чтобы один рукав выглядывал. В этом есть оттенок человечности.
— Вы найдете в приложении к моему отчету план выхода из кризиса. Три пункта: расширение ассортимента, поиск спонсоров, кадровые перестановки. Я дам вам инструкции после совещания руководства. Скажу, кого уволить, кого повысить, кого переместить, и вы все выполните в точности. Если через полгода ваше предприятие не вылезет из долгов, я верну гонорар и возмещу убытки. Это оговорено в контракте.
Он насмешливо фыркает:
— Вы так в себе уверены?
— Мне не страшно ошибиться, я защищен. А вы имеете право обратиться к кому-нибудь другому. В Изере[1] немало превосходных консультантов.
Засунув кулаки в карманы полосатого офисного пиджака, который явно не стал для него таким же привычным, как анорак, он бросает в ответ:
— Вы прекрасно знаете, что мой банк требовал пригласить именно вас!
Я прикуриваю «Боярд-маис» от настольной зажигалки — золоченой мини-ракетки для сквоша, с его инициалами на хромированном корпусе, рождественский подарок.
— Кстати, если я вас вытащу, банк придется сменить. Базовая ставка по кредиту на оборудование три процента плюс инфляция… Да они просто вытерли о вас ноги.
Он уныло пожимает плечами. Снеговик в ожидании весны.
— Что я могу сделать в одиночку?
— Теперь с вами я. Идите поиграйте в сквош и возвращайтесь к пяти: получите мой план по кадрам.
Я притворяю за собой дверь кабинета и бреду по ванильно-лимонным коридорам, где пахнет моющим средством «Пропрекс»; теперь фабрика, которая его производит, принадлежит мне, я купил ее на днях, во вторник, через группу SMG, просто так, без причины — пусть ломают голову над тем, с какой тайной целью я вызвал очередной скачок цен на бирже и посеял панику среди акционеров. Я ненавижу этот мир, эти капиталистические теории — поле, на котором мне приходится играть. Будь я большим оптимистом по натуре и не помышляй о том, чтобы отыграться, взрывал бы бомбы. Но мне достаточно чувствовать себя хозяином положения.
Мои недавние успехи в ликвидации лотарингского сталелитейного завода обеспечили мне кредит доверия, и я могу позволить себе любую блажь. Понимать изнутри, почему предприятие дало течь и как минимизировать убытки, — так просто, что вскоре надоедает. Большая ошибка моих конкурентов в том, что они считают панацеей сокращение штатов, тогда как на самом деле это лишь источник конфликтов, а стало быть, пустая трата времени, денег, энергии. Нет, единственный способ вдохнуть в предприятие жизнь — шоковая терапия, основанная на безотказном принципе: повышенный в должности профан работает лучше закосневшего доки. Перебросьте менеджера по производству на пиар, а директора по продажам — на закупки и удвойте им зарплату: боязнь оказаться не на высоте удесятеряет работоспособность, повышает КПД и в конечном счете удерживает на плаву предприятия, которые того стоят, а в других случаях — когда, например, мне поручено руководством корпорации без скандала обрубить больную ветвь, — ускоряет крах.
Для общественного мнения меня как бы нет. Моих фотографий не увидишь в газетах, я нигде не бываю, никого не спонсирую, я не из тех фанфаронов, что обзаводятся гоночной яхтой в расчете наделать шуму, ибо таков в их понимании успех. Конечно, не все мои собратья плохи, но они стремятся только к тому, чтобы понравиться клиенту, навязать ему себя и сделать карьеру за счет предприятий, которые они разоряют. Ими движет лишь честолюбие. Они путают реальную власть с громкой известностью, тупо, не испытывая ни ненависти, ни ярости, ни желания отомстить, шагают по головам. В худшем случае — убивают родного отца. Я же всякий раз, когда спасаю гибнущее предприятие, своего отца воскрешаю.
Останавливаюсь перед столовой. За дверью слышен гул голосов. Там перемывают мне кости, обсуждают, посмеиваясь, мою внешность викинга, вышедшего в тираж, однодневную щетину, потертый твид, «Боярд» в зубах и самонадеянность всезнайки, судачат о четырех или пяти десятках компаний, которыми я владею
