постыдился»?
— Я не стыжусь, просто, по-моему, это не всем интересно.
— Мне очень интересно, — вмешался Раздолбай. Его изумляло, что Миша верит Библии, и он хотел найти какое-нибудь простое объяснение этой странности. Услышать, например, что Библия — хороший талисман и помогает играть концерты.
— Давайте встретимся втроем в Москве, я расскажу все, что знаю, — уклонялся Миша.
— А может быть, никакого «потом» не будет? Может быть, мне суждено дико погибнуть по дороге в Москву, и ты лишаешь мою душу последней возможности склониться в правильную сторону? Я не ерничаю. Я искренне хочу понять некоторые вещи, — настаивал Мартин.
— Хорошо, какие?
— Ты говоришь — Евангелие живое. Что это значит? Ты живешь, как там предписано?
— Стараюсь.
— То есть ты постишься, не ешь скоромного по средам и пятницам?
— Ты путаешь Евангелие и церковный устав. Смысл не в том, чтобы поститься, а в том, чтобы жить по совести и развивать в себе любовь к людям. А пост — это упражнение, помогающее отстраниться от себя и сделать голос совести чуть громче. И да, конечно, я это упражнение использую.
— Украсть — это против совести?
— Конечно!
— Можно я приведу тебе одну ситуацию? Представь, что ты в ней оказался, и скажи, как бы ты поступил. Приглашаю всех. Это интереснее, чем про лошадей с сахаром.
Мартин рассказал про пиджак с деньгами в купе поезда и про бандитов на перроне. Помня свою растерянность при первом столкновении с этой дилеммой, Раздолбай с интересом ждал, как из нее будут выпутываться другие.
— А в чем подвох? — нисколько не растерялся Андрей. — Украсть лучше, чем уехать в холодный морг. Кто-то иначе думает?
— У человека мать умрет. Деньги на операцию были, — напомнил Раздолбай, радуясь, что согласие Андрея на умозрительное воровство как будто очищает от такого же воровства его самого.
— А у меня мать умрет от горя, если меня бандиты убьют.
Что мне, чужая мать важнее своей? Я что-то не так отвечаю, есть другие варианты?
— Нет, это самый очевидный ответ, но мне любопытно мнение номенклатурного евангелиста.
Раздолбай с любопытством смотрел на Мишу. В отличие от Андрея он выглядел озадаченным.
— Знаешь, это очень сложная ситуация, — сказал он, подумав. — Очень, очень сложная. Я не знаю, хватило бы у меня сил устоять, но я точно знаю, что не должен был бы красть деньги.
— Я позволю себе усомниться и предположить, что это дикая фарисейская отговорка, за которой ты прячешь страх разрушить свои иллюзии.
— Что здесь фарисейского?
— Выставлять себя праведником у мангала с пивасиком, зная, что в реальности тебе ничто не грозит, — начал заводиться Мартин.
— Ты обрисовал ситуацию, я дал не тот ответ, который ты ждал. Это фарисейство сразу? — распалился в ответ Миша. — Я не праведник и не сказал, что точно не стал бы красть. Это тяжелый выбор. Но я понимал бы, что если Бог привел меня в такую ситуацию, то для того, чтобы испытать. И неправильно провалить экзамен ради отсрочки конца, который все равно неизбежен. Потом придется или остаток жизни вымаливать прощение, или ждать другой подобной ситуации, чтобы пересдать экзамен. Самым правильным было бы уйти в какой-нибудь дальний тамбур и молиться всю дорогу, чтобы Бог дал силы устоять против соблазна и сохранил жизнь. И если бы он счел мою жизнь достойной, то ситуация разрешилась бы сама собой. Бандитов арестовали бы на перроне до моего приезда, или еще что-то. Но как я сказал, много веры и воли надо, чтобы сдать такой экзамен, и я не смею утверждать, что наверняка сдал бы его. Знаю только, что правильнее всего не красть и всю дорогу молиться. А смог бы я сам…
— Типичная для христианства рабская позиция! — перебил Мартин. — Ничего не делай, покорись, молись — Бог все устроит.
— А что еще можно сделать? Ты же не оставил варианта заработать деньги, сыграв в вагоне-ресторане на скрипке! Безвыходная ситуация — условие твоей задачи, а в таких ситуациях молитва не покорность, а самое сильное действие. И молитва — не нытье покорного раба. Чтобы она была услышана, нужно определенным образом жить, а это как раз много сил требует и отнюдь не рабских.
— Кем услышана? — скептически поинтересовался молчавший до этого Валера. — Христом, Аллахом, Кришной? У всех народов были свои боги. Все считали своего бога самым правильным и сносили бошки тем, кто почитал другого. По мне, так самый классный бог — это Один. Знай, руби супостата мечом, а убьют — сразу в Валгаллу. Оооодииин! — заревел Валера. — Можно Одину молиться в тамбуре?
— Ну, Одина точно нет, — неуверенно вмешалась в разговор Диана.
— Ты бы это викингам рассказала, — обрубил Валера и насел на Мишу, который от его простых замечаний растерялся сильнее, чем от дилеммы Мартина. — Все религии — способ подавить естественный страх смерти и убедить себя, что «там что-то есть». Древние тюрки вождей хоронили вместе с женами, солдатами и оружием, чтобы они, воскреснув, могли этим пользоваться, и верили в это, как ты в Евангелие. В чем разница? Почему Иисус — да, а Один — нет? Почему надо чтить, кого там… Николая Угодника и не чтить Осириса?
— Или Гора, он еще более внушительный парень был. Голова орла — это не шутки, — напомнил Мартин.
— Ну, если мы все к балагану свели, дальше говорить не о чем, — растерялся Миша.
— Никто не балаганит! — заверил Мартин. — Подняли дико интересную тему, хотим докопаться до истины. Ты считаешь истиной Евангелие, но, согласись, родился бы ты в Иране, ты чтил бы Коран. Родился бы в Индии, считал бы истиной Бхагават Гиту и верил в Кришну. Родился бы при викингах в Норвегии, Валера прав, поклонялся бы Одину и его копью Гунгнир. Тебе не кажется, что если о каком-то предмете так много субъективных истин, то это говорит об отсутствии объективного предмета?
— Если бы ты родился в Замбии, то жил бы сейчас в лачуге и не вел бы здесь этих разговоров, — парировал Миша с резкостью, которая указывала на желание скорее закончить спор. — Я не знаю, зачем Бог приводит разных людей к разным религиям, может ему так нужно. Может быть, он привел бы меня в мечеть, если бы ему нужен был еще один мусульманин, не знаю. Я читал и Коран, и Бхагават Гиту, и Евангелие как исторические тексты. Евангелие показалось мне ближе, но я все равно изучал его как литературный памятник. Потом случайно попал в церковь. Не важно как — отдельная история. Наши споры бесполезны, потому что это пустое мудрствование. Евангелие — это практика, и без духа, который есть в церкви, оно молчит, как партитура Баха без скрипки. Чтобы партитура стала музыкой, надо водить по струнам. Чтобы поверить, что Евангелие истинно — надо начать с помощью церкви себя менять, и тогда появятся доказательства. Я это попробовал, и вы можете привести мне сто теоретических доводов, почему это миф, я не смогу согласиться, потому что знаю свои ощущения. Ты не убедишь человека, который втыкал в розетку лампочку и видел, как она светится, что электричества не существует. Можем умничать на эту тему до утра, и все это будут размышления пятилетних детей о физике. Вера — это практика и ощущения, а не споры у мангала.
— Твои ощущения — это религиозный экстаз, на который в церкви все специально рассчитано, — возразил Валера. — Ладан, свечи, пение.
— Я разве говорил про экстаз? Ощущения разные, не всегда приятные, и возникают не только в церкви.
— А про эти номенклатурные ощущения знает комсомольская организация консерватории? — спросил Мартин с напускной строгостью.
— Нет, — смущенно усмехнулся Миша.
— Что, типа дико хитрый колобок, от всех укатился? Тебе рассказать, кому и куда докладывают священники о твоих визитах? Могу даже сказать, на каком этаже расположен отдел, где хранится твое досье.
— Я езжу в церковь в глухой деревне, думаю, там не докладывают. И сейчас это уже все равно, хотя я понимаю, что лет пять назад мог бы стать из-за этого невыездным. Не знаю, хватило бы у меня духа пожертвовать из-за церкви карьерой, но точно знаю — отказался бы от церкви, стал бы очень несчастен.
— Там что, действительно такие пиздатые ощущения? — глумливо поинтересовался Валера.
— Как жить и не жить, — ответил Миша, будто не заметив его тон. — Ладно, хватит об этом.
— Слава Богу! — воскликнул Барсук и театрально перекрестился.
Разлили по бокалам еще одну бутылку шампанского. Андрей и Барсук попытались снова настроить компанию на веселый лад, но Мартин и Валера, хоть и закончили словесный поединок с Мишей, никак не могли успокоиться, словно драчуны, которых оттащили от противника раньше, чем он грохнулся с разбитым носом. Продолжения спора хотелось и Раздолбаю. Сначала Мишино решение дилеммы ему понравилось. Пусть слово «молиться» звучало глупо, Миша опирался на твердую основу, и это внушало уважение. Но основа строилась на том, что где-то наверху есть Сверхсущество, которое слышит обращения и за правильное поведение готово помочь.
Если такого существа не было, Мишина позиция оказывалась заблуждением, а верность принципам под угрозой смерти — напрасной жертвой ради этого заблуждения. Ответ на вопрос «Есть ли на свете Бог?» делал его решение или самым верным, или бессмысленным, и после замечаний Валеры и Мартина он, казалось, не смог бы утвердительно ответить на этот вопрос и доказать это. Не имея аргументов, чтобы отстаивать свою правоту, он ссылался на какие-то загадочные ощущения, которых никто кроме него не испытывал, и вел себя, как шахматист, сметающий с доски фигуры в ответ на грозящий мат. Только абсолютная убежденность, с которой он говорил, мешала Раздолбаю признать его проигравшим. Он хотел проверить эту убежденность на прочность и, выпив бокал шампанского, поспешил вернуть разговор в прежнее русло, забыв на время о скамейке под кустами сирени.
— Миша, вот ты говоришь, вера — это практика. В чем практика? — спросил он. — Ходить в церковь, свечки ставить?
— Свечки ставить, поклоны бить — все это, по-моему, попытки заработать себе страховку от костлявой, — ответил вместо Миши Валера.
— Практика не в обрядах, а в том, чтобы избавляться от своих духовных изъянов, ориентируясь на внутренний голос, который всегда знает, как правильно поступать, — возразил Миша.
— А слышать голос — не шизофрения? — подала голос Симона, решив поддержать разговор.
— Ну, это не настоящий голос, — спохватился Миша. — Ты слышишь как бы сам себя, но это… не ты. Это как будто другой ты, который гораздо мудрее тебя и знает все правильные ответы. А тебе только надо найти силы его послушаться.
Барсук и Андрей переглянулись. Андрей многозначительно понюхал содержимое шампанской бутылки.
— Хорошо! — обрадовался Раздолбай, плотоядно потерев руки. — Как твой всезнающий «внутренний голос» решит ситуацию: представь, что ты в шлюпке спасаешься с тонущего корабля с Андреем и Барсуком. Мест больше нет, борта вровень с водой. И тут подплываем мы — я, Валера и Мартин. Хотим залезть к вам, хватаемся за борта. Что ты будешь делать? Отбиваться веслом или тонуть вместе с лодкой?
Не сомневаясь, что загнал Мишу в угол, Раздолбай победно глянул по сторонам, поймал на себе одобрительный взгляд Мартина и вспомнил фразу из фильма про
