Раздолбаем, он чуть не задохнулся от резкой вони, но не подал виду, чтобы не обижать загадочную старуху. Она остановилась напротив него, наклонилась и грязными пальцами со вздутыми потрескавшимися ногтями стала расшнуровывать на нем обувь. Раздолбай замер, парализованный страхом. Действия колдушки пугали его, но еще больше он боялся оттолкнуть ее и навлечь этим неизвестные последствия. Нищенка сняла с него правый ботинок, спустила носок и больно ущипнула ногтями за ногу, содрав кожу. Выступила кровь.
«Теперь заражение!» — оледенел Раздолбай.
Увидев его кровь, Мартин оторвал ноги от пола, поднял их перед собой и начал стучать каблуком об каблук. Все пассажиры в вагоне последовали его примеру — тоже подняли ноги и стали стучать каблуками. Поднялся ритмичный шум, похожий на топот марширующей роты. Никто ничего не объяснял, но Раздолбай сразу понял, что стучать каблуком об каблук — это единственный способ защититься от зла колдушки. Он торопливо надел снятый ботинок, поднял ноги и увидел… что у него одного во всем вагоне БОТИНКИ БЕЗ КАБЛУКОВ!
Вскрикнув, Раздолбай проснулся на своем диване. Он спал прямо в одежде, но в изголовье стоял стакан с водой и лежала таблетка цитрамона, которую он успел заблаговременно приготовить, прежде чем отправился в полет на монгольфьере. Голова болела не сильно, но цитрамон оказался кстати. Раздолбай разжевал кислую таблетку, вспомнил, отчего появилась головная боль, и счастливо улыбнулся. Как же вчера было здорово — чувствовать себя то Барракудой, то господином, пить шампанское и виски в сиянии золотистых лампочек, любоваться стройными нарядными девушками на высоких шпильках… Со дна памяти всплывало еще одно смутное, волнующее воспоминание, но к нему цеплялась какая-то противная муть — не то ссора с Мартином, не то обида на него… ах да, спор. Глупость, конечно, хотя с другой стороны… Он ведь нарочно поспорил, чтобы сжечь за собой мосты и не отказываться от желания обладать красавицами-«конями» из-за робости. Если бы не спор, он бы наверняка не решился подойти к блондинке в белом платье. Вот оно — самое волнующее воспоминание!
Раздолбай вытащил из кармана джинсов сложенную салфетку с номером. Он не чувствовал себя влюбленным, но его будоражило ощущение, что «своя жизнь» вернулась и существование перестает быть беспросветным барахтаньем в соленой воде. Телефон красивой девушки обещал приятное томление, и покорять ее Раздолбай предполагал так же, как Диану, — повесить под дверь шарики с медвежатами, написать романтическое письмо, нарядить елочку… Он бы начал с шариков прямо сейчас, но на это требовались деньги, а за время, пока он стал бы осваиваться на Арбате, блондинка успела бы его забыть.
«Может быть, соврать Белочке-металлистке, что я уезжаю, и взять у нее сразу десять кассет, чтобы записать все, что осталось? — придумал Раздолбай. — Папа-самурай, конечно — жмот, но, может быть, на один последний раз он ей выделит в три раза больше?»
Белочка согласилась, и в середине дня они встретились на обычном месте возле метро.
— Надолго ты уезжаешь? — спросила она, передав ему завернутый в пакет кирпичик кассетного блока.
— До осени. Но эти кассеты все равно последние — запишу, и у тебя, считай, вся моя коллекция.
— Так мы что, больше и не увидимся?
— Ну, не знаю… Новой музыки у меня пока не предвидится.
— Жалко, я к тебе привыкла.
Раздолбаю меньше всего хотелось слышать от Белочки намеки на теплые чувства, и на его лице само собой появилось такое выражение, что она поспешно добавила:
— Я в том смысле, что привыкла обновлять музыку!
— Ну, будешь в палатках звукозаписи обновлять. Там, правда, в два раза дороже, зато всего много.
— Ладно. Но если у тебя новые записи появятся, ты звони.
Там, кстати, в пакете для тебя кое-что есть. Увидела в газете статью, подумала, что, если ты рисуешь, то тебе будет полезно.
— Посмотрю, спасибо.
Внимание со стороны Белочки было Раздолбаю неприятно. Она являлась для него клиенткой, и переходить эту границу ему не хотелось, чтобы не стало неудобно брать деньги. В автобусе он нехотя достал из пакета сложенную пополам газетную вырезку, прочел и воодушевился так, что немедленно перезвонил Белочке из дома, поблагодарил и пообещал записать одну кассету бесплатно.
Газетная статья называлась «Зонтик над костром». В ней рассказывалось о конкурсе живописи, организованном для молодых художников какими-то галеристами и меценатами. На первом этапе все желающие должны были прислать фотографии своих работ для участия в квалификации. Лучшие работы отбирались для большой выставки в Центральном доме художника, и там, голосованием посетителей и специального жюри, выбиралась картина-победитель, автор которой получал награду в пять тысяч долларов и возможность выставиться на крупном международном аукционе. Пять тысяч долларов показались Раздолбаю фантастической суммой. Сначала он размечтался, что с такими деньгами устроит множество сюрпризов и покорит любого «коня», а потом впал в мелодраматическое настроение и представил, как, поняв значимость простой человеческой доброты, оценит и полюбит Белочку. Нервно хохотнув, он тут же подумал, что такой клюквы не позволяют себе даже в плохих голливудских фильмах, и пусть Белочку любят парни из «Лауднесс», а у него эпохальный спор. Он победит в конкурсе, завоюет сердце красавицы и выиграет пари, раз и навсегда доказав Мартину, что чего-то стоит. Золотую табличку Мартин, ясное дело, зажмет, но это будет повод подшучивать над ним и намекать, что он вовсе не такой крутой. Ну а Белочке в благодарность можно будет сделать хороший подарок — блок кассет, например.
Когда Раздолбая внезапно охватывала увлеченность, он на некоторое время забывал обо всем. Образ джипа, запряженного тройкой, еще вчера показался ему отличной идеей для картины, и, схватив приготовленные для Арбата карандаши, он незамедлительно принялся набрасывать эскиз. Тверская улица, Кремль, взмыленные лошади — композиция ярко проецировалась на экран воображения, и он рассчитывал с легкостью перенести ее на бумагу. Через несколько часов работы им овладело отчаяние. Он считал себя хорошим художником, рисуя портреты и малофигурные композиции, но картина, на которую он замахивался теперь, превышала его возможности. Она требовала точно выверенного искажения пропорций и перспективы — умения, которое их преподаватель по мастерству называл «рисованием глаз на фоне гор». Должен был получиться сюрреалистический образ, в котором и кони, и джип, и Кремль на заднем плане сжимались бы в одну дышащую энергией плоскость, и этот образ, так отчетливо вспыхивающий в сознании, коверкался до неузнаваемости при попытке воспроизвести его, как красивая мелодия в исполнении певца без слуха.
Испортив несколько листов бумаги и затупив карандаши, Раздолбай попробовал набросать эскизы лошадиных морд, и здесь его поджидало еще большее разочарование — у него не получалось наделить коней эмоциями. Он хотел, чтобы коренник тройки был взбешенным лидером, рванувшим всех за собой, но из-под карандаша выходила просто лошадь с недовольным оскалом — никакого бешенства, никакого лидерства.
«Даже эскиз не выходит! — отчаивался он. — Как же написать такую картину? Шерсть на боках, блики в глазах… и все мазками, фактурами… У меня не получится!»
Он внимательно перечитал статью, надеясь отыскать какую-нибудь упущенную подробность, которая облегчила бы задачу. Узнать, например, что на конкурс принимаются небольшие карандашные портреты. Но нет — «станковая живопись, холст, масло, предпочтение масштабным работам…» А это что? Заявки на первый тур принимаются до 1 мая 1992? Срок подачи кончился!
У Раздолбая отлегло с души. Если бы конкурс был в скором времени, он бы мучился, сознавая, что недостаток умения лишает его судьбоносного шанса, и отсрочка в год обрадовала его так, словно он уже выиграл. Никуда не торопясь, он нарисует эту картину к следующему маю, а пока будет спокойно работать на Арбате. И мама не будет считать его «осевшим на дно», если он скажет ей, что в свободное время рисует картину для конкурса, где можно выиграть пять тысяч долларов. Такие деньги даже Володя не заработает!
Тщетная возня с эскизами отбила охоту рисовать, и на Арбат Раздолбай не поехал и на следующий день тоже. Вместо этого он записал Белочке две кассеты из десяти и, как кот вокруг сметаны, ходил вдоль да около салфетки с телефоном блондинки, думая, позвонить ей сейчас или позже, когда Белочка расплатится. Подумав, что глоточек «своей жизни» его взбодрит, он решил не откладывать и, затаив дыхание, набрал номер.
«Черт, я ведь не сказал, как меня зовут, и у нее не спросил!» — спохватился он в последний момент, но трубку на другом конце провода уже сняли.
— Алло? — послышался отчего-то усталый женский голос.
— Привет. Это летучая мышь с бала ста королей, которая подстерегла тебя возле бара, — выдал Раздолбай первое, что пришло в голову.
— Кто?
— Ну, ты дала мне свой телефон, сказала — запомню — хорошо, не запомню — мои проблемы. Я запомнил.
— Удивительно.
— Торопливое у нас получилось знакомство. Я даже не успел спросить, как тебя зовут.
— Таня.
Раздолбай выдержал паузу, ожидая, что девушка тоже спросит у него имя, но она хранила равнодушное молчание.
— Не спросишь, как зовут меня? — решился он намекнуть.
— А зачем это мне?
— Ну… Мы вроде познакомились, ты дала телефон.
— Я думала, ты забудешь. Обычно все забывают, когда я так даю.
— Значит, мне он был так нужен, что я запомнил.
— Ну, и зачем ты запомнил его? Что ты можешь мне предложить?
Раздолбай растерялся. Он рассчитывал поболтать о жизни и выведать, где блондинка живет, чтобы устроить ей, когда будут деньги, сюрприз с шариками, и лобовой вопрос выбил его из седла.
— Я тебе не могу сейчас ничего предлагать, потому что, если я предложу, это уже не будет сюрпризом, — выкрутился он.
— Сюрпризы я люблю. Только сначала хочу понять, кто ты вообще такой и каких сюрпризов от тебя ждать. Расскажи в двух словах, чем занимаешься?
Обрадовавшись, что к нему проявили наконец интерес, Раздолбай с подчеркнутым достоинством ответил:
— Я художник.
— М-м… Выставляешься, продаешься?
— Конечно, как бы я жил иначе, — соврал он, думая, впрочем, что не врет, а забегает вперед.
— Ну и сколько тебе это приносит?
Чтобы выглядеть солиднее, Раздолбай посчитал, сколько можно выжимать с Арбата, если сидеть там без выходных, и, небрежно ответил:
— В месяц около пятнадцати тысяч.
— Пятнадцать тысяч чего?
— Ну, наверное, не старых калош. Рублей, конечно.
Таня фыркнула.
