присутствующие поняли, что их глазам является видимое в образах отображение мыслей самого Орастеса, - в этом проявлялась его магическая сила. Неожиданно туман рассеялся и изображение приобрело удивительную четкость - все увидели рослого, широкого в плечах мужчину с сильной грудью, грубой жилистой шеей и мускулистыми конечностями. Он был одет в шелк и бархат, его богатый кафтан украшали золотые львы Акулонии, а на ровно расчесанных черных блестящих волосах его блестела корона. Обоюдоострый меч на боку явно заменял собой все регалии. Под его низким, широким лбом каким-то внутренним огнем горели вулканические глаза. Светлое, исполосованное шрамами лицо было лицом воина, и даже шелк не мог скрыть заметной твердости тела. - Этот человек родился не на Хиберианском нагорье, - удивился Ксалтотун. - Нет, он из Циммерии, выходец одного из диких племен, что населяют серые горные склоны Севера. - Мы воевали с его предками, - буркнул Ксалтотун, - но, к сожалению, не успели их уничтожить... - Варвары Циммерии всегда были грозой для жителей юга, - произнес Орастес. - Он достойный сын этой дикой расы, и я слышал рассказы, что никто не в силах ему противостоять в бою.
Ксалтотун ничего не ответил, как завороженный глядя в горсть живого огня, что мерцал в его ладони...
В ночи длинно и пронзительно завыл пес...
ПОРЫВ ЧЕРНОГО ВЕТРА
Год Дракона начался с дыма войн, болезней и народных волнений. Черный мор свирепствовал на улицах Бельверуса, поражая и купца в его товарной лавке, и невольника в сарае, и рыцаря в застолье. Он орудовал, словно банда коновалов. Поговаривали, что это божья кара за грешные мысли и развращенность. Он был быстр и смертоносен, как укус змеи - кожа заболевшего краснела, потом чернела, пару минут несчастный бился на земле в агонии, и после этого смерть окончательно вырывала душу из гниющего тела, оставляя резко бьющий в ноздри запах разложения.
Горячий завывающий ветер беспрестанно веял с юга, отчего на полях гибли посевы, а на пастбищах падал скот.
Народ взывал к небесам и тихо роптал на короля, ибо неизвестно откуда по всему королевству разошелся слух, что под защитой стен своего дворца владыка тайно предается отвратительным занятиям и гнусным оргиям. А потом и во дворец со страшной оскаленной улыбкой голого черепа вползла смерть, и у ног ее заклубился ужасный и отвратительный туман заразы. В одну из ночей умер король и сразу все три его сына, и громкое отпевание их тел заглушила тихий, прерывистый и печальный звон колокольчиков, которыми были увешаны повозки, собирающие с улиц гниющие останки.
В ту же ночь, перед рассветом, веющий уже неделю горячий ветер с юга перестал зловеще шелестеть шелковыми шторами дворца. С севера налетел прохладный вихрь, раздался оглушительный гром, ослепительно засверкали молнии, и хлынул дождь. Рассвет встал чистым, зеленым и светлым, обожженная земля покрылась ковром свежих трав, павшие хлеба вновь потянулись к небу, и мор отступил, выметенный из страны сильным ветром вместе со своими гниющими испарениями.
Говорили, что боги смилостивились, как только умер грешный король со своими отпрысками, и когда в огромном тронном зале короновали его младшего брата Тараскуза, люд, приветствуя короля, которому покровительствуют боги, выражал свой восторг так, что дрожали стены и башни.
Такая волна народной радости и энтузиазма часто предвещает начало новой войны. Поэтому никто и не был удивлен, когда глашатаи объявили о решении короля Тараскуза признать подписанное умершим правителем перемирие с западными соседями недействительным и начать мобилизацию войск для войны с Акулонией. Его намерения были чисты: он призывал к крестовому походу против завоевателей и поработителей, несущих его стране горький позор поражений. Поддерживая Валериуса, 'истинного наследника акулонского трона', в своих речах он представал не врагом Акулонии, а лишь бескорыстным другом, стремящимся освободить страдающий народ от тирании узурпатора и чужеземца.
А если где и появлялись циничные иронические усмешки, так они касались давнего королевского приятеля Амальрика, в обширное имение которого уплывали и без того уже достаточно оскудевшие богатства королевской казны, но на волне всеобщей популярности Тараскуза этому не придавалось большого значения. И если умные люди понимали и подозревали, что настоящим, невидимым правителем Немедии является Амальрик, они опасались высказывать вслух эти еретические мысли.
Король и его приближенные выступили в поход против западного соседа во главе пятидесяти тысяч воинов - тяжеловооруженных рыцарей с развевающимися над шлемами перьями, копейщиков в стальных касках и кольчужных полупанцирях, и наемников в кожаных куртках. Они перешли границу, с ходу взяв приграничный замок, сожгли три горных селения и тут, в долине реки Валки, пройдя всего десять миль в глубь чужой территории, лицом к лицу встретились с армией Конана, короля Акулонии, сорокапятитысячным войском, собранным из лучников, воинов с алебардами и цвета акулонской военной силы - рыцарей. Не прибыли еще только воины из области Понтейн под командованием генерала Просперо, так как путь их лежал от самой дальней юго-западной границы королевства. Задержка была вызвана тем, что Тараскуз ударил без предупреждения.
Обе армии стояли друг напротив друга на широкой, окруженной крутыми скалами долине, по которой вился сквозь чащу густого кустарника и заросли плакучей ивы неглубокий поток. Маркетантки обеих армий поспешили набрать воды и теперь стояли на противоположных берегах, разделенные водной поверхностью, перебрасываясь камнями и оскорблениями. Последние лучи заходящего солнца ярко освещали золотистый флаг Немедии с алым драконом, что развевался по ветру над установленным на возвышенности, поблизости от восточного края долины шатром короля Тараскуза. А тени западных скал багряным покрывалом лежали на лагере короля Конана и его шатре, отмеченном штандартом с золотым львом.
Сгустившийся мрак осветили огни походных костров, а ветер стал носить сигналы рожков, позвякивание железа и резкие окрики конных караулов по обоим берегам заросшего ивами потока.
В предрассветных сумерках король Конан вдруг беспокойно зашевелился на своем ложе, которое было не чем иным, как кучей шкур и шелка на деревянной подставке, и с хриплым криком проснулся, подскочив и схватившись за свой меч. Обеспокоенный его вскриком, в шатер вбежал командующий Паллантид, заставший своего короля сидящим на ложе и напряженно сжимающим рукоять меча. По белому, как мел, лицу Конана струился липкий холодный пот. - Что случилось, Ваше Величество? - обеспокоено произнес Паллантид. - Как дела в лагере? - спросил Конан. - Стража не спит? - Пять сотен всадников патрулируют ручей, Ваше Величество, ответил генерал. - Немедийцы не решились напасть ночью. Как и мы, ждут рассвета. - А, черт! - буркнул Конан. - Я проснулся от предчувствия, что из темноты ко мне подкрадывается смерть.
Он внимательно посмотрел на массивный золотой светильник, мягким светом горящий посредине шатра и освещающий шелковые портьеры и богатые ковры. Здесь никого не было - ни один раб, ни одна собака не спали у его ног. Но глаза Конана горели тем же самым огнем, каким привыкли пылать перед лицом наивысшей опасности, а меч подрагивал в руке. Паллантид с беспокойством наблюдал за ним, в то время как Конан продолжал прислушиваться. - Тихо! - зашипел он. - Слышишь? Кто это крадется? - Семь рыцарей стерегут шатер, Ваше Величество, - произнес Паллантид. - Никто не сможет пройти сюда незамеченным. - Да нет, не снаружи, - хрипло возразил король. - Мне показалось, что я слышал шаги рядом с собой!
Паллантид быстро и удивленно огляделся.
Стены шатра сливались с тенями в одно целое, но если быв здесь находился еще кто-нибудь кроме него и короля, он бы это заметил... Он вновь покачал головой. - Никого здесь нет, мой господин. Ты спишь в самом центре своей армии! - Я уже встречался со смертью, поражающей короля среди тысяч его воинов, - упорствовал Конан. - Ту, что ступает на невидимых лапах и не является глазу... - Может быть, вам это просто приснилось, Ваше Величество? произнес немного сбитый с толку Паллантид. - Похоже, что действительно приснилось, - согласился король. - Но сон тот был дьявольским. Я будто вновь прошел по тем же длинным и страшным дорогам, которые преодолел, прежде чем стал властелином.
Он замолчал, но Паллантид продолжал безмолвно смотреть на него. Для генерала, как и для большинства его подданных, король оставался загадкой. Паллантиду было известно, что за свою долгую, богатую испытаниями жизнь Конан преодолел множество необычных путей, прежде чем каприз судьбы усадил его на трон Акулонии. - Я снова видел поле, на котором родился, - продолжал тот, задумчиво оперев подбородок на свой мощный кулак. - Снова видел, как, одетый в звериные шкуры, кидаю копье в какое-то животное. Снова был наемным солдатом, атаманом разбойников, корсаром у берегов земли Кеуш, пиратом с острова Бэйрех, проводником горных троп. Я вновь был каждым из них, и каждый из них мне приснился. Все, кем я был когда-то, прошли мимо меня долгой нескончаемой вереницей, и ноги их издавали в дорожной пыли тихий печальный шорох.
А потом в моем сне явился жуткий темный силуэт, голос которого стал издеваться надо мной. И под конец я увидел себя, лежащего на вот этом самом ложе в своем шатре, и склонившуюся над собой темную фигуру в широкой накидке, с лицом, скрытым капюшоном. Я лежал и не мог пошевелиться, а когда капюшон сполз вниз, под ним оказался улыбающийся мне своими гнилыми зубами страшный, оскаленный череп. Вот здесь я и проснулся. - Да, это кошмарный сон, - согласился Паллантид. - Но, Ваше Величество, это просто сон и не более того!
Конан покачал головой, скорее с согласием,
