– Ах, ты не хочешь?! – сдерживая смех, вкрадчиво поинтересовался Баурджин. – Тогда готовься к смерти! – Он картинно поднял над головою нож.
– Вспомнил! Вспомнил! – тут же заголосил Хуридэн. – Сейчас… сейчас… вот сейчас спою… Как же там?
Собравшись с духом, перетрусивший сторож гнусавым ломающимся голоском затянул «богино дуу» – «короткую пастушескую песню», собственно – «уговор скота»:
– Ой, была у меня телка-а-а… У-у-у! У!
Белая красивая-а-а… У-у-у! У!
Молока давала много-о-о
И приплод давала-а-а…
Ну и дальше – все в таком же духе. Типично сельскохозяйственная тематика с некоторым уклоном в нездоровый мистицизм.
Дубов чуть не переплевался, а вот его напарнику песня, похоже, нравилась.
– Ну, ты тут сиди слушай, – прошептал Баурджин приятелю на ухо. – А я пойду к пастбищу прошвырнусь, Гаарчу развлеку. Смотри, до моего прихода не раскрывайся – не смешно будет. Уговор?
– Уговор!
– Ну, жди…
Встав с корточек, Баурджин исчез в темноте и зашагал к отаре, слушая за спиной гнусавые рулады неувядающего певца – Хуридэна:
– Ой, корова моя, корова-а-а… У-у-у! У!
Дубов даже не выдержал, сплюнул:
– Черти тебя раздери! Певец выискался… Георг Отс прямо!
Гаарчу он обнаружил у каменной ограды отары, вернее, тот сам обнаружился, едва услыхав шаги:
– Ты, Кишгар?
Кишгар? Интере-е-сно…
– Ну, я.
– А где остальные?
– А пес их…
– И вправду… Деньги принес? Давай! Две уйгурские монеты, как договаривались! Ну, что стоишь, жмешься? Три-то барана куда как больше стоят!
Глава 4
Анда
У кого много друзей, тот широк, как степь, а без друзей человек узок, как ладонь.
Гаарча плакал и визжал, как недорезанный поросенок. Катаясь по земле, слезно просил прощения, уверял, что все вышло случайно, что никогда больше не…
– Рассказывай, – прервал его крики Баурджин. – Все.
– А чего рассказывать-то? – парень заскулил. – Они меня заставили, эти бродяги…
– Угу, – хмуро кивнул Кэзгерул. – Заставили… Дали уйгурских монет…
– Немножко, немножко. – Гаарча скривился. – Совсем чуть-чуть… Я ведь хотел поделить, поровну, чтоб… чтоб каждому… но вот не успел!
Наклонившись, Кэзгерул схватил предателя за грудки:
– Ты хоть понимаешь, что своей жадностью подвел нас под плети? Ведь за этих баранов отвечаешь не только ты – мы все!
– Да я… Я заплачу! – снова заверещал Гаарча. – Заплачу, клянусь Христородицей и Великим Тэнгри! Отдам старику Олонгу все, до последней монеты. Надо будет – тэрлэк свой продам…
– Ну? – Кэзгерул повернулся к напарнику. – И что с ним будем делать?
– Только не убивайте! – униженно захныкал Гаарча. – Бог вас не простит за смертоубийство, не простит, нет…
– А ну, заткнись! – Кэзгерул несильно пнул парня сапогом. – Дай подумать.
Гаарча послушно замолк и лишь сопел, размазывая по широкому лицу слезы и сопли.
– А ты, Хуридэн, как думаешь? – Баурджин неожиданно посмотрел назад.
– Я? – стоявший у погасшего костра Хуридэн испуганно вздрогнул. – Я – как все… как хотите…
Баурджин покачал головой:
– Думаю, надо простить этого черта. Ну, в самом деле, не убивать же!
– Простить так простить, – согласно кивнул Кэзгерул. – Только с условием – пусть он сам, лично, уладит дело с баранами, пусть сам договаривается со стариком Олонгом. Слышал, Гаарча?
– Я договорюсь! Договорюсь, клянусь Тэнгри.
– Что ж… Мы слышали твое слово. А теперь вставай, поднимайся – пора выгонять из загона отару.
И впрямь было пора. Уже наступило утро, ясное и свежее. Солнце, выкатившееся на бледно-синее небо, осветило пологие сопки, пастбища, засыпанные песком овраги. Где-то далеко на закате маячили в голубоватой дымке горы, дул северный ветер, принося прохладу и смолистый запах леса. Высоко в небесах, распластав крылья, парил орел, зорко высматривая добычу. Баурджин приставил ладонь ко лбу, всматриваясь в хищную птицу:
– Крупный… Как бы не унес овцу. Может, его лучше подстрелить?
– Думаю, не стоит, – покачал головой Кэзгерул. – Не такой уж он и большой. К тому ж – тоже Божье творение, а всякая тварь имеет право на жизнь.
Баурджин постарался не показать удивления, однако для себя отметил необычность речей напарника. Ох, не так уж прост был этот с виду обычный парень! Ишь, как заговорил – прямо Конфуций. Чем больше Баурджин узнавал его, тем больше удивлялся и задавал себе вопрос – каким образом Кэзгерул Красный Пояс оказался среди изгоев и неудачников, вечных недотеп – Гаарчи, Хуридэна… гм… Баурджина. Он ведь тоже не имел никакого веса в роде Олонга.
– Хуридэн, иди помоги Гаарче с овцами, – деловито распорядился Кэзгерул. – А мы с Баурджином займемся лошадьми.
Баурджин молча кивнул. Как-то так само собой получилось, что молодые пастухи разбились на пары по-новому – Гаарча с Хуридэном, а Баурджин, естественно, с Кэзгерулом. Дубову это нравилось.
Отпустив лошадей пастись, парни уселись в траву, в тени невысокого кустика. Поднимаясь все выше, солнце начинало палить, жарко, по-летнему беспощадно, и даже прохладный ветер не спасал положения. Вытерев со лба пот, Баурджин распахнул тэрлэк. На груди юноши сверкнул серебряный амулет…
– Да-а, – тихо промолвил Кэзгерул. – Род Серебряной Стрелы когда-то был очень известен среди найманов. И весьма уважаем!
– Жаль только, что об этом позабыл Олонг и его приспешники!
Красный Пояс презрительно ухмыльнулся:
– Род Олонга – самый захудалый найманский род. Все найманы кочуют на закате солнца, а Олонг еще лет десять назад подался на восход. Почему? Говорит, здесь тучнее пастбища, но я ему не очень-то верю. Наверняка была какая-нибудь ссора с другими родами. Вот и прогнали.
– Ну и прогнали, нам-то что с этого? – вполне резонно, как ему казалось, заметил Баурджин.
Кэзгерул покачал головой:
– Не скажи. Изгоев всякий может обидеть.
– Это уж точно…
Сбросив тэрлэк в траву, Баурджин неожиданно поднял с земли тяжелый камень и принялся его поднимать, сначала равномерно, а потом – из последних сил.
– Ну! – подбадривал заинтересовавшийся напарник. – Давай! Давай же!
Вытянув руки в последний раз, юноша бросил камень к ногам и улыбнулся:
– Сейчас немного отдохну… И снова!
– Еще хорошо каждое утро бежать по степи с лошадьми, – сообщил Кэзгерул. – Я, когда есть возможность, бегаю. Хочешь, вместе будем?
– Конечно! И еще… Давно хотел тебя попросить – ты не мог бы поучить меня стрелять из лука?
– Поучу, – польщенно улыбнулся напарник. – Это не так уж и сложно. Ну-ка, неси лук и стрелы.
Баурджин молнией бросился к шатру.
Несмотря на жару, парни тренировались почти до самого вечера – бегали, боролись, метали стрелы. Причем не просто так – вернулись к шатру с добычей, подстрелив пару сурков, которых тут же и поджарили на небольшом костре. Естественно, поделились мясом с Хуридэном и Гаарчой, а уж те накинулись на еду с таким рвением, словно бы не ели дня три-четыре. Забыли и поблагодарить, ну да черт с ними.
Назавтра, с утра… как и на следующий день, и вообще – все дни – Баурджин и Кэзгерул Красный Пояс продолжили свои занятия: с раннего утра около часа бегали за лошадьми, затем прыгали, кидали камни, боролись. Трудно было, иногда казалось, что и совсем невозможно. Ну, какого ж дьявола носиться здесь по такой жарище, глотая соленый пот, а потом еще метать тяжелые каменюки, прыгать? И стонать целую ночь от жуткой боли в измученном теле?
Гаарча с Хуридэном, конечно, открыто хохотать не осмеливались, но за глаза смеялись, причем – издевательски. Вот, мол, придурки-то!
Тем не менее уже через месяц Баурджин с удовольствием заметил, как мускулы налились силой, а тело обрело стремительность и легкость. Еще через месяц, уже в начале осени, юноша научился-таки хорошо стрелять из лука. Похуже, конечно, чем Кэзгерул, но ненамного. Вообще-то все кочевники метали стрелы с детства… только это не относилось к неудачникам-недотепам – их-то как раз никто как следует не учил. Приходилось восполнять пробел, пользуясь удобным моментом. Кто бы знал, что все эти навыки пригодятся парням уже так скоро!
Нельзя сказать, что чужаки появились внезапно. Нет, они ничуть не скрывались, ехали не спеша, спокойно. Четверо уверенных в себе воинов, из них трое – в панцирях из толстой воловьей кожи, а четвертый, видимо, главный – в сверкающем на солнце доспехе из металлических пластинок, гибком и переливающемся, словно чешуя сказочного дракона. У каждого на боку – сабля, за спиною – тяжелые луки и короткие копья с крюком, железные шлемы блестят, привешенные к седлам. Попоны коней – с золотым узором, синие, словно весеннее небо.
Остановившись, воины с презрением посмотрели на застывших в немом ожидании пастухов.
