— Спасибо, — пробормотал динамик. Створки ворот раздвинулись, и корреспондент, въехав во владение Галопея, покатил по дороге, которая петляла между высокими соснами. Она привела к зимнему саду: голыши, булыжники и вечнозелёные растения, арочные мостики, перекинутые через замерзшие пруды. В этом окружении, холодном, но живописном, стоял дом, построенный, судя по всему, в минуту вдохновения. Он был современен по стилю, с мягким изгибом линии крыши и стеной из непрозрачного стекла, похожего на рисовую бумагу. Квиллер пересмотрел свое мнение насчет сшитой на заказ итальянской спортивной рубашки. Галопей, должно быть, гуляет вокруг своей стоящей миллионы пагоды в шелковом кимоно.
Около входной двери, которая, казалось, была вырезана из слоновой кости, Квиллер заметил нечто напоминающее дверной звонок и направился к нему. Однако не успел он коснуться пальцем кнопки, как окружающая её панель засветилась сине-зелёным светом и изнутри донёсся звон колокольчиков. Звон сопровождался лаем собаки, а может, даже двух или трех. Последовала резкая команда, собаки замолчали, и дверь быстро открылась.
— Доброе утро. Квиллер из газеты «Дневной прибой», — представился корреспондент кудрявому розовощекому молодому человеку в вязаной кофте и хлопчатобумажных штанах.
Не успел он спросить: «Дома ли ваш отец?» — как молодой человек дружелюбно сказал:
— Входите, сэр. Возьмите ваш пропуск. Он протянул неясный моментальный снимок чрезвычайно усатого лица, удивлённо выглядывающего из окна машины.
— Да это же я! — изумленно воскликнул Квиллер.
— Сфотографированы около ворот перед тем, как вы въехали, — сказал молодой человек с явным удовольствием.
— Похож на привидение, не так ли?
— Да. Позвольте мне взять ваше пальто. Надеюсь, вы не имеете ничего против собак. Они дружелюбные и любят посетителей. Вот эта собака — мать. Ей четыре года. Это щенки из её последнего помета. Вам нравятся голубые терьеры?
Квиллер ответил:
— Да.
— Сейчас все хотят иметь йоркширцев, но мне нравятся кэрри голубые. У них прекрасная шерсть, не так ли? Добрались без проблем? Легко нас нашли? У нас ещё есть кошка, но она сейчас беременна и всё время спит. Кажется, пошёл снег. Или мне показалось? Нет, пошёл. В этом году на лыжах так и не удалось покататься.
Квиллер, который гордился своим умением брать интервью не делая записей, мгновенно осмотрел дом: из белого мрамора, с бассейном для рыбок и тропическим деревом высотой около четырнадцати футов. Стеклянная крыша на высоте двух этажей. Гостиная, пол в которой устлан чем-то похожим на шкуру енота. Камин в блестящей чёрной стене, возможно из оникса. Он также заметил, что на рукаве у парня дыра и он носит тёплые вязаные носки. Поток болтовни не иссякал:
— Вы не хотите посидеть в гостиной, мистер Квиллер? Или, быть может, хотите пройти прямо в студию? В студии даже удобнее, если вы не возражаете против запаха. У некоторых людей аллергия на скипидар. Вам кока—колу или что-нибудь другое? Аллергия — забавная штука. У меня аллергия на хитин. Это мне прямо нож острый, потому что я обожаю омаров.
Квиллер всё ждал случая спросить: «Дома ли ваш отец?» Вдруг молодой человек сказал:
— Секретарь доложил мне, что вы хотите собрать материал о моих картинах. Пойдёмте в студию. Вы хотите задать мне вопросы или предпочтете, чтобы я сам рассказал о себе?
Квиллер моргнул.
— Честно говоря, я предполагал, что вы постарше.
— Я необыкновенный парень, — сказал Галопей без улыбки, — Мне ещё не было двадцати одного года, когда я сделал свой первый миллион. Сейчас мне двадцать девять. У меня, кажется, талант делать деньги. Вы верите в талант? В действительности всё это туманно. Вот моя фотография, когда я женился. В моей жене есть что-то восточное, не правда ли? Её сейчас нет дома. По утрам у неё урок живописи, но вы увидите её после ленча. Мы проектировали дом, следуя её замечаниям. Не хотите ли кофе? Я позвоню экономке, если вы не против. Надо признать, я выгляжу по-мальчишески и всегда буду выглядеть так. В студии у меня есть бар, может, выпьете чего-нибудь покрепче?
В студии витал запах краски. Одна стеклянная стена выходила на белое замерзшее озеро. Галопей щелкнул выключателем, и дымчатая штора развернулась от потолка до пола, затеняя комнату от яркого света. Потом коснулся другой кнопки, и дверца бара плавно отъехала в сторону, открывая взору такое изобилие ликеров, которое не снилось и бару пресс-клуба.
Квиллер сказал, что предпочитает кофе, и Галопей передал заказ через переговорное устройство за латунной решеткой, врезанной в стену. Он достал из бара и протянул Квиллеру бутылку старинной формы.
— Этот ликёр я привез из Южной Америки, — сказал он. — Здесь вы такой не купите. Возьмите его с собой. Как вам нравится вид из окна? Потрясающий, не правда ли? Это искусственное озеро. Один только ландшафт обошелся мне в полмиллиона долларов. Хотите пирожное? Это все портреты моей работы, на стене. Они вам нравятся?
Стены в студии были увешаны картинами в рамах — портреты мальчиков и девочек с кудрявыми головками и щечками цвета красных яблок. Всюду, куда ни смотрел Квиллер, были красные яблоки.
— Снимите картину, — велел Галопей, — и заберите её с собой. Большие продаются за пятьсот долларов. Возьмите одну большую. У вас есть дети? У нас две девочки. Это их фотографии в стереошкатулке. Синди восемь лет, а Сюзи — шесть.
Квиллер внимательно изучил фотографию дочерей Галопея. У них, как и у их матери, были миндалевидные глаза и классически прямые волосы.
— Почему вы рисуете только детей с кудрявыми головками и розовыми щёчками? — спросил Квиллер.
— Вам непременно нужно прийти на бал Святого Валентина в субботу вечером. У нас отличный джазовый оркестр. Вы знаете о том, что будет бал? Это ежегодный бал в День святого Валентина, в нашем Клубе искусств. Мы все будем в костюмах, изображающих известных любовников. Хотите пойти? Можете не переодеваться в маскарадный костюм, если эта идея вам не по душе. Два билета стоят двадцать долларов. Пожалуйста, позвольте преподнести вам два билета.
— Вернёмся к вашим полотнам, — сказал Квиллер. — Мне очень интересно, почему вы специализируетесь именно на детях? Почему не на пейзажах?
— По-моему, неплохо бы описать бал в вашей рубрике, — сказал Галопей. — В клубе это самое большое событие в году. Я председатель клуба. И кстати, моя жена очень фотогенична. Вы любите искусство? Все, кто имеет какое-либо отношение к искусству, будут там.
— Не исключая Джорджа Бонефилда Маунтклеменса Третьего, я полагаю, — заметил Квиллер тоном, в котором ясно прозвучали иронические нотки.
Не меняя своей однообразной манеры, Галопей сказал:
— Это мошенник! Едва только этот мошенник покажет свою физиономию в фойе нашего клуба, его сразу вышвырнут вон. Надеюсь, вы с ним не близкие друзья. Я с такими типами не знаюсь. Он ничего не смыслит в искусстве, только делает вид. А ваша газета позволяет ему распинать признанных художников. Ему дали возможность растлить саму атмосферу искусства в городе. Пора вам поумнеть и избавиться от него.
— Я новичок в этой области, — вставил Квиллер, улучив момент, когда Галопей остановился, чтобы передохнуть. — И я не специалист.
— Ваш критик просто жулик. Он представил Зою Ламбрет как великую художницу. Вы когда-нибудь видели её хлам? Это обман. Сходите в галерею Ламбретов, и вы поймете, что я имею в виду. Ни одна уважаемая галерея не взяла бы её работы, поэтому ей пришлось выйти замуж за простого бухгалтера, который занялся рэкетом в искусстве. Я действительно имею в виду рэкет. А вот и Том с кофе.
Мальчик-слуга в измазанных штанах и наполовину расстегнутой рубашке с грохотом водрузил поднос на стол, бросив на Квиллера недружелюбный взгляд.
Галопей сказал:
