Нацуки Сизуко
Третья дама
ГЛАВА 1
ОСЕННЯЯ БУРЯ
Соборные колокола пробили заутреню, скорбным гулким эхом отозвавшись среди покатых лесистых холмов. Их многократные переливы разрастались певучими отголосками, так что трудно было различить, где кончается один удар и начинается другой. Когда колокольный звон наконец стих, Дайго заметил, что ветер начал набирать силу. Теперь от его порывов высокие створчатые окна, обрамлённые солидными колоннами и поперечными балками, всё чаще и чаще поскрипывали. Дайго увидел, как нервно заколыхались на окнах тяжёлые тканые портьеры.
На низеньком круглом столике у Дайго стоял стаканчик кальвадоса, но, даже сидя в тепле и уюте, он не мог не ощущать того, как крепчает ветер, и каждый раз слышал, как со всё возрастающей силой тот обрушивается на окна. Из этих окон старинной гостиной времён Людовика XIV ему был виден гостиничный двор, окружённый зелёной изгородью, и всё, что простиралось за ней, — мощённые булыжником деревенские улочки, пшеничные поля и виноградники и даже кусочек леса Фонтенбло.
На улице смеркалось, но он ещё мог различить очертания леса вдалеке и контуры заострённых крыш деревенских домов.
Лес Фонтенбло в юго-восточном предместье Парижа славится своей красотой в осеннюю пору. Правда, сейчас деревья в большинстве своём уже обронили листву, и на их фоне даже вечнозелёные породы смотрелись как-то зябко и уныло. Каштаны и липы оголились до коричневых стволов, тёмными полосами выделялись среди них кедры, ели и тисы. Поля на покатых склонах щетинились пожухлой стерней. Одним словом, исполненная меланхолии картина, столь типичная для зимней поры в Западной Европе.
Во дворе гостиницы тоже росли три или четыре каштана, и хотя на них ещё почти полностью осталась листва, они, несомненно, лишатся её к утру, если ветер пробушует всю ночь. Даже сейчас при каждом его порыве бесчисленные листья в вихрящемся танце вздымались в небо. В безлюдном переднем дворике на кирпичной веранде пустовали белые чугунные столы и стулья. Летом их накрывали для обеда на улице, но сейчас постояльцев не было. Только сухая листва, кружась, устилала кирпичный пол веранды.
«Приехали бы вы сюда на пару деньков пораньше, смогли бы полюбоваться чудесной осенней картиной, но с позавчерашнего дня погода странным образом изменилась. Стало как-то вдруг холодно, и ветер по ночам задул с северо-востока. Вот так на наших глазах происходит смена времён года». Эти слова, сказанные Дайго молодым преподавателем Парижского университета на недавнем коллоквиуме, вспомнились ему сейчас, когда он наблюдал за приближением бури. «Так оно всегда и бывает, — продолжал молодой учёный. — Вдруг за какие-то день-два осень кончается и приходит зима».
И он пустился в рассуждения о том, какой на редкость непредсказуемой была погода в этом году и как часто она менялась.
Вообще-то была только середина октября, но холод в Париже стоял такой, как в Японии в разгар зимы. Дайго неохотно выбирался на улицу, но сегодняшний день выдался почти жарким, так что даже пот прошибал под свитером. Возможно, причиной была погода, но где-то в середине дня он вдруг решил съездить сюда, в Барбизон, оставив ненадолго Париж. Милле, Коро, Курбе и другие художники-натуралисты девятнадцатого века принадлежали к так называемой Барбизонской школе. Они все съезжались сюда, в крохотную деревушку Барбизон на окраине величественного и прекрасного леса Фонтенбло. Дайго побывал здесь как-то раз лет десять тому назад — примерно в то время он как раз получил свою должность в университете, — и с тех пор живописный пейзаж здешних мест прочно поселился в его памяти, неотступно сопровождая его, словно некая меланхолическая тень, словно картина, выписанная на полотне его сердца.
Он намеревался поселиться в том же месте, что и в прошлый раз, — в одном домике на ферме, где ему накрывали обед прямо на террасе. Но отыскать его он не смог, поэтому решил остановиться в этом бывшем поместье, превращённом в гостиницу.
Кто-то даже сказал ему, как называется это место, — замок Шанталь. К его толстым белёным стенам, под коими угадывались солидные деревянные балки, примыкало увитое плющом здание, используемое как ресторан, хотя со стороны могло показаться, что сам отель был пристроен к ресторану. Старинный отель и его окружение производили самое что ни на есть готическое впечатление — оно-то в первую очередь и привлекло Дайго к этому месту: тяжёлая, сумрачная атмосфера, сооружения из камня и кирпича, округлые черепичные крыши, винные погреба. Наверняка где-то в глубине этих винных подвалов томилось во сне старое доброе бургундское. И вся эта древность как нельзя лучше вписывалась в угрюмый пейзаж поздней осени, словно вышла из-под кисти Руссо или Курбе. Дайго тут же припомнился знаменитый «Замок Сийон» Курбе, ему даже стало любопытно, сможет ли он разглядеть прямо отсюда, из гостиной, остроконечные шпили этого замка. Но когда он изогнул шею, чтобы выглянуть в окно, то заметил, что там уже сгустилась тьма, сокрыв под собой прекрасные виды.
Всматриваясь в эту темноту, он вдруг понял, что причиной тому вовсе не приближение ночи, а скорее сгустившиеся тучи. Обычно в такой час уже можно было увидеть звёзды на небе, но сегодня не было ни одной — только густые клубящиеся чёрные тучи. Несколько крупных дождевых капель ударили по стеклу. Ветер начал завывать. Кажется, действительно надвигалась настоящая осенняя буря.
Дайго собирался выйти прогуляться после ужина, но теперь изменил своё решение. В задумчивости он поднёс к губам стакан кальвадоса.
«Да, видимо, тут уж ничего не поделаешь, — заключил он. — К тому же там, кажется, сильно похолодало».
Вытянув вперёд ноги, он откинулся на спинку кресла. Он наслаждался крепким ароматным напитком, чувствуя, как приятное тепло разливается по всему телу.
Конференция, на которую он прилетел, завершилась вчера, и до завтрашнего вечернего самолёта в Японию ему совсем нечем было заняться, так что он как бы остался не удел. Уединение в этом меланхоличном старинном отеле словно давало возможность замедлить ход времени и тем самым как-то отделаться от неизбежной необходимости возвращения домой. Как только он вернётся в Японию, ему сразу же придётся окунуться в обычную повседневную рутину, в заунывную рабочую жизнь с её многочисленными неурядицами и разочарованиями, а эти мысли не могли не навевать грусти. Здесь же он, похоже, мог забыться от суетных мирских забот — по крайней мере на короткое время.
Впрочем, именно здесь ему предстояло обдумать кое-какие важные проблемы и кое-что решить. Возможно, даже этот хмельной напиток чуточку расшевелил его мысли.
А между тем ветер с дождём всё усиливались, то и дело сотрясая окна, за которыми теперь уже сгустилась кромешная тьма. Шум разгулявшейся стихии, в сущности, казался слегка преувеличенным, он скорее напоминал звуковые эффекты, имитирующие непогоду в старой радиопостановке. Именно такой казалась ему буря, яростно завывавшая сейчас за окном отеля.
В гостиной внезапно откуда-то потянуло холодом. Дайго немного приподнялся в кресле и огляделся по сторонам слегка хмельным взглядом. Комната освещалась светом, игриво мерцавшим сквозь хрусталь люстры, отчего всё вокруг приобретало какой-то умиротворённый и уютный вид — в противоположность происходящему снаружи. Стены в бархатных обоях, мозаичный узор камина. На каминной полке — средневековый железный шлем, старинная французская кукла с белокурыми локонами и неподвижно застывшим взглядом, свечи в подсвечниках и другие предметы декора — все на вид старинные и припорошённые пылью.
В этой небольшой в общем-то гостиной веяло затхлостью, но Дайго тем не менее уловил слабый аромат каких-то дорогих духов.
Возможно, это здание строилось первоначально как охотничий домик. Дайго представил себе, каким
