хотел сделать все писсуары из золота), я обнаружила двух несчастных, когда-то работавших в мэрии Незнаюкакогогорода, в поношенных шмотках от Аззедины Алайя. Это были Баб* и Бижу*, такие же старые, как и я (32!), но еще более потасканные. Вызывающий макияж, потертые сверхкороткие кожаные юбки, сетчатые чулки все в затяжках, стоптанные туфли на высоких каблуках, на которых они еле передвигались. Две отщепенки: вот оно, настоящее лицо «демократического» капитализма, которым одурачили простофиль с Востока, имевших дачи на Черном море, белужью икру, водку, балалайки и теперь потерявших всё. Лицо «настоящего капитализма» — это лицо двух униженных, потрепанных, продажных девиц!
Они пристали ко мне как банный лист. «Эй, Лю, у тебя не найдется ста франков или пропуска в ресторан?» О, какими красивыми и свежими вы были когда-то во времена нашего расцвета! Но это время безвозвратно кануло в Лету. Все постарели, я обогатилась. Вот новый удобный случай развенчать оболванивающую капиталистическую пропаганду: «Time is money»[46]. Время не покупается. Ему нет эквивалента. Если бы это было не так, я была бы все еще юной, а вы все равно не стали бы богатыми!
Втроем усевшись на мой «Харлей Дэвидсон», мы поехали в МакДональдс на Севастопольский бульвар. Возможно, мне следовало повести их к «Ледуайену» или в другой марокканский ресторан? Но разве кусок хлеба это не кусок хлеба? А стакан колы не стакан колы? Этого вполне достаточно, чтобы накормить человека!
И все же я вынуждена признать, что сегодняшние бигмаки это не те бигмаки, что были раньше! У них теперь совсем другой вкус, как и у чизбургеров, гамбургеров и прочего. Их качество стало намного хуже, так как отныне все в мире гонятся только за прибылью. Везде экономия!
Поскольку бигмаки оказались отвратительными, я решила отвезти своих бывших соратниц в другое место.
Я остановила свой выбор на «Ритц-Софитель» («Софитель» действительно выкупил «Ритц»), где бигмаки оказались не на много лучше. Вот в чем ужас нового капитализма (не путать с капитализмом XIX века): для чего стремиться жить на скромную ногу, если получаешь то же, что и за огромные деньги!
Есть ли в этом отрицательные моменты?
Какую страну ни возьми, в какое заведение ни зайди, везде бигмаки практически одинаковы. Для чего жить в муниципальной квартире, если по телевизору будешь смотреть те же программы, что и в «Крийоне», и в «Мамунии»? Для чего путешествовать, если и бедные, и богатые летают одними и теми же самолетами? И от Мексики до Куала Лумпур останавливаются в одних и тех же «Софителях»? Если настоящий социализм — это писсуары из золота, то тогда, может, «Ритц» должен быть везде и доступен всем? То есть каждому по «Софителю»? Получается, что такой капитализм, как в нашей стране, является чистейшей насмешкой над воплощением ленинских идей!
Я поделилась своими глубокими философскими рассуждениями с Баб* и Бижу*, когда мы сидели в баре ресторана «Ритц» за столиком справа от рояля. Через большое окно я созерцала разочарованным взглядом святого Сидуана Аполлинера (автор «Моста Мирабо», V век Византийской империи) сад в античном стиле, со скошенными римскими колоннами, гипсовыми Помонами и полиэтиленовыми Венерами, украшенными пластиковым плющом. Мои две проклятьем заклейменные соратницы Баб* и Бижу*, изголодавшись, как каторжницы, меня совершенно не слушали. Голодное брюхо к учению глухо. Они быстро прикончили этот скудный обед.
Я заказала по новой коку. Гонтран, метрдотель, служивший здесь еще десять лет назад, в старые добрые времена, подошел к нам. На нем больше не было красивой черной ливреи. Теперь его заставляли носить небольшой белый бумажный колпак и красную униформу.
Открыв бутылку, он плеснул немного напитка в мой стакан. Я попробовала его и скривилась. «Да, — смущенно произнес он, — теперь даже кока не такая как раньше. И однако это был урожайный год!» Он показал дату: 1996 — год спустя после крушения социализма во Франции и семь лет спустя после крушения социализма на Востоке!
— Рано или поздно всему приходит конец! — сказала я.
Он предложил старую коку, выдержанную по меньшей мере лет двадцать. Но я отказалась, зная, что этикетки коки подделывают точно так же, как и картины Фрагонара. С досады и за неимением лучшего я взяла Вдову-Клико (она же Пайпер-Хейдсик).
Через час мы втроем снова очутились в «Крийоне». В рецепции я заказала наши старые синие апартаменты, которые теперь называются апартаментами Мадонны (по приказу дирекции «Софителя», так как «Софитель» выкупил «Крийон», который теперь называется «Софитель-Крийон»), Там, выпив последнюю бутылку «Пайпер» и вспомнив покойного мэра, героическую жертву социализма, поверженного неофашистами-скинхэдами, Баб* и Бижу* сделали мне то, что так часто мне делали. Вначале мы полностью разделись. Груди у нас троих начали терять форму. Перед тем как перейти к действиям, они попросили меня — чего никогда раньше не делали — сделать им «маленький подарок». Я дала каждой из них по сорок франков. Они сделали мне то, что должны были сделать. Ртом, но не сердцем. Раньше за те же услуги, но бесплатные, они имели право на икру у «Люка-Картона», на «Ритц», который был похож на «Ритц», или на «Крийон», который был похож на «Крийон». Сегодняшние сорок франков позволят им заплатить за бигмак, который стал тенью вчерашнего бигмака.
Деньги не покупают ничего. Чем больше их у тебя, тем менее ты богат — и, следовательно, более беден.
Не правда ли, прекрасный развенчивающий довод превосходства социализма?
Я занялась «этим» с ними, конечно, из сострадания, но, может, еще и из жалости и ностальгии по прошлым временам. Но только не из удовольствия. Лично для меня нет ничего лучше — никогда не было и не будет — маленькой хорошей встряски, и это единственная вещь, которая как сегодня, так и вчера, остается и останется совершенно бесплатной!
Около полуночи я оставила этих двух отщепенок в «Софитель-Крийоне», вскочила на свой мотоцикл и понеслась быстрее, чем на «бентли» в свой замок в Солони. В зеркале заднего вида на меня пялилась старая женщина тридцати двух лет, с расчлененной от ветра челкой, потасканным лицом и большими аквамариновыми глазами.
От этой девицы я так и не смогла избавиться ни за какие деньги. Настоящая прилипала!
Как мне удалось купить (очень дорого) мой замок в Солони? С помощью моего наследства! Да, я получила наследство от мэра Незнаюкакогогорода. Оказывается, он любил меня, он просто любил меня; оказывается, Дик, эти люди могут любить, как бы странно это кому-то ни показалось!
Вот как все произошло.
Несколько месяцев спустя после его смерти СОИ наградил меня орденом Почетного легиона за услуги, оказанные республике, а затем уволил за ненадобностью: это и есть капитализм! И я очутилась на улице, то есть без крыши, то есть без жилья.
В метро, преследуемая своим отражением рыжеволосой (подавленной и худой) и своей тенью, я присоединилась к многочисленной группе бомжей-постсоциалистов. Провокаторы из «Милосердия без границ» наклеили на стены каждой станции огромные дорогие афиши, показывающие цветную аборигенку: слева — тощую как скелет, и ту же самую, но в полном здравии, справа. Внизу был написан рекламный слоган: «Фатима — какой результат всего за 100 франков!» Что это означало? С нами начали конкурентную борьбу! Что они хотели доказать публике? Что им было еще хуже, чем нам; что у нас, бомжей-аборигенов, меньше поводов жаловаться, чем у этих пришельцев! Что мы были в некотором роде нищенствующим «Крийоном», просящим милостыню «Ритцем»!
Я уже собиралась создать среди своих товарищей бомжей оппозиционное движение — почему бы не устроить сидячую забастовку на рельсах метро? — когда ко мне подошел мужчина в черных очках и костюме от «Скарфейс».
— Вы, кажется, Лю? — спросил он.
Я утвердительно кивнула, узнав в нем ПГД банка «Богота Лимитед». И тогда он мне объявил, что я единственная наследница мэра. А спустя несколько дней отвез меня в Панама-сити, где находился его банк. Действительно, мэр завещал мне все содержимое опечатанного сейфа, который только я имела право вскрыть. Когда я сорвала восковые печати — не без волнения, конечно, — и не без дрожи в руках открыла
