Кейт следовало бы знать, что Гарри придумает какое-нибудь утонченное мучительство. Ей казалось, что на голове у нее крысиное гнездо. Хотелось почистить зубы. Но она не собиралась обнажаться перед кем бы то ни было, особенно если об этом просил Гарри.
Отвернувшись к свече, Кейт кивнула:
— Понимаю. Вашей вины в этом нет. Скажите Гарри, что если он хочет видеть меня обнаженной, ему надо заслужить это, как любому другому.
Вздохнув, Шредер повернулась, чтобы уйти.
— Шредер, — вдруг спросила Кейт, — у вас есть имя?
Шредер остановилась.
— Барбара, ваша светлость.
Кейт кивнула.
— Вы не будете возражать, если я стану называть вас так? Ненавижу формальности.
Шредер ответила не сразу.
— Почту за честь, ваша светлость.
— Кейт, — сказала Кейт, на миг отрывая глаза от свечи, чтобы встретиться с растерянным взглядом горничной. — Или леди Кейт. И никогда ваша светлость.
Смутившись, Шредер быстро присела в поклоне и открыла дверь.
— Я буду вам очень признательна за свечи, пожалуйста, Барбара, — только и сказала Кейт. Она была недовольна, что ее голос снова стал жалобным, а ее руки, Лежащие на коленях, дрожали. — Который сейчас час?
Шредер обернулась.
— Немного за полночь.
Кейт чуть не застонала. Предстояло продержаться еще по крайней мере пять часов.
— Спасибо. — Что еще она могла сказать? Барбара ничего не могла поделать с темнотой.
— Все идет не так, — с ходу заявила Шредер, найдя Гарри в кухне, где он кипятил чай.
— Многое идет не так, — согласился Гарри, не подняв головы. — Вы обыскали ее?
— Она не шелохнулась. Ни разу. Она с трудом отрывала взгляд от свечи, чтобы взглянуть на меня, как если бы свеча была единственным, что она могла видеть. Возможно, она боится быть запертой или оставаться в темноте?
Держа в одной руке котелок, кружку в другой, Гарри поднял на нее глаза.
— Откуда мне знать?
Шредер достала чашку для себя и обтерла ее юбкой.
— Говорю вам. С ней что-то не так. Нельзя ли по крайней мере открыть окно?
— И дать ей бежать?
— Это третий этаж, майор. Она не птица.
Он налил Шредер чаю.
— Она ведьма. Мы проснемся — а она исчезла вместе со своим багажом и нашими лошадьми. Нет.
— Тогда снабдите ее свечами.
— Она может получить свечи. Даже канделябры. После того, как разденется.
— Вы хотите сказать — после того, как я обыщу ее одежду.
Гарри дернул головой.
— Когда мы найдем те стихи.
— А если нет?
Гарри грохнул котелком о стол, пролив воду.
— Шредер, не делайте из меня героя мелодрамы. Она герцогиня, но не сказочная принцесса. Пожалуйста. Обыщите ее.
Кейт не знала, сколько прошло времени, свеча догорала, растекалась лужицей, и она всерьез подумывала о том, чтобы попробовать ногтями открыть ставни. Ей нужен был свет. Стены сжимались вокруг нее, темнота сгущалась. Ее ждали кошмары.
Она так сосредоточилась на созерцании крошечного огонька, что не услышала, как в замке повернулся ключ. Внезапно она поняла, что вокруг посветлело.
— Я не монстр, — произнес Гарри от дверей.
Кейт не понимала, каких слов он ждет от нее. Она вообще не знала, в состоянии ли говорить. Пот скопился у нее под мышками и между грудями, отчего кожа зудела еще больше.
Он вошел в комнату, его сапоги громко стучали по полу.
— В какую игру вы играете, Кейт?
— Это вы, Гарри, играете в какую-то игру. Почему бы вам не сказать мне в какую?
Она понимала, что лучше его не дразнить, но не могла удержаться. Когда-то давно они, словно дуэлянты, сражались, обмениваясь словесными ударами при обсуждении всего на свете, от астрологии до архитектуры, и смеялись, наслаждаясь игрой ума. С тех пор вот уже долгое время колкости, которыми они обменивались, не содержали ничего, кроме яда.
— Пожалуйста, Кейт, — сказал он, как ей показалось, почти искренне, — у меня нет выбора.
Гарри подошел так близко, что она ощутила исходивший от него запах свежего воздуха и кожи. Она чуть не закрыла глаза от наслаждения — это были запахи свободы, лета и надежды. Оторвавшись от свечи, она вгляделась в его лицо.
И впервые осознала, что он выглядит ужасно: суровые линии прорезали утомленное, озабоченное лицо, словно его что-то тяготило.
— Каждый делает свой выбор, Гарри, — напомнила она ему. — Вы могли бы поверить мне, а не гнусному убийце.
— А вы могли бы помочь нам узнать, почему он выдвинул такое обвинение.
— Я была бы счастлива, если бы вам требовалось именно это. На самом деле вам хочется видеть меня униженной, а я не в настроении доставлять вам такое удовольствие.
— Хирург признался перед смертью, — обвинял Гарри. — Он сказал, что стихи у вас. Что вы замешаны в этом. Диккан передал это мне.
Кейт пожала плечами и перевела глаза на свечу.
— Хирург солгал.
Гарри не двинулся с места. Он молчал. Но Кейт могла бы поклясться, что ощущает его недоверие.
Прекрасно. Пусть думает что хочет. Он всегда был таким.
— Раз вам так нравится эта комната, — произнес Гарри, — вы останетесь в ней, пока не захотите помочь нам.
Кейт надеялась, что он не заметил, как по ней пробежала дрожь.
— Чем дольше вы продержите меня здесь, тем больше вероятность, что я захочу рассказать про это всему Лондону.
— Вы окажетесь в центре скандала.
Кейт засмеялась, радуясь, что смех вышел холодным и резким.
— Полноте, Гарри! Я и есть скандал. Я — та женщина, на которую мамаши показывают пальцами, когда хотят дать знать своим цыпляткам, как не надо себя вести.
— Не пытайтесь уверить меня, что с вами обошлись несправедливо. Вы сами решили жить так, как вы живете.
— Разумеется. Только к вашей жизни моя больше не имеет никакого отношения.
Теперь засмеялся Гарри.
— Как будто я хотел бы иного. Я намереваюсь продать патент и уехать домой. Я десять лет ждал этого. Десять лет я жил с одной лишь мыслью — продержаться достаточно долго, чтобы выбраться из всего этого, взять лишь то, что уместится в походном мешке, и отправиться странствовать по свету. Одному. Чтобы не было ни командиров, ни врагов, ни лживых и властных женщин, которые стали бы препятствовать
