— Он делал так, что я кончал. Всякий, черт побери, раз он не останавливался, пока я не кончал, поэтому он мог сказать, что мне это нравится.
Сбросив туфли, я оторвала его руку от руля, так что смогла забраться к нему на колени и обнять его. Он сдавил меня так, что было больно, но я не жаловалась. Мы находились на оживленной улице, с одной стороны от нас непрерывным потоком двигались машины, с другой — плотная толпа пешеходов, но нам не было дела ни до тех ни до других. Он отчаянно содрогался, словно от неконтролируемых рыданий, но не издавал ни звука, и глаза его оставались сухими.
А вот небеса над нами исходили плачем, дождь хлестал мостовую яростными струями.
Обхватив его голову обеими руками и прижимаясь лицом к его лицу, я сбивчиво бормотала:
— Ш-ш-ш, малыш. Я все понимаю. Я знаю, т воспринимается и как они потом злорадствуют
знакомо все, что ты испытал: стыд, смятение, чувство вины. Но ты не был ни в чем виноват. Ты не хотел это¬го. Не наслаждался этим.
— Но я подпустил его к себе, не воспротивился его прикосновениям. Он уверял, что вся проблема в моем возрасте… в гормонах… чтобы успокоиться, мне приходилось мастурбировать. А прикасался он ко мне под тем предлогом, что хочет показать, как это делать пра¬вильно, а то от неумелых действий пользы мало…
— Гидеон, хватит.
Я чуть подалась назад, чтобы взглянуть на него, в то время как воображение уже подсказывало мне дальнейшее развитие событий и все то, что было сказано, чтобы внушить Гидеону, будто он сам и был инициатором собственного изнасилования.
— Ты был ребенком и угодил в руки взрослого, прекрасно знавшего, на какие кнопки нажимать. Все они хотят свалить вину на нас и прикинуться неповинными в собственных преступлениях, но это неправда. — Я нежно его поцеловала, чувствуя вкус собственных слез. — Я люблю тебя. И верю тебе. Ни в чем из этого не было твоей вины.
Гидеон запустил пальцы мне в волосы, удерживая мою голову и неистово целуя в губы.
— Не покидай меня.
— Покидать? Я собираюсь с тобой обручиться.
Он резко набрал воздуха и прижал еще крепче. Его руки жадно шарили по моему телу.
Громкий стук по стеклу заставил меня удивленно дернуться. Женщина-полицейский в накидке от дождя и бронежилете, хмуро смотревшая на нас сквозь нетонированное переднее стекло из-под козырька фуражки, проворчала:
— Даю вам тридцать секунд, чтобы отвалить, иначе привлеку обоих за непристойное поведение в общественном месте.
Побагровев от смущения, и неловко перебралась обратно на свое сиденье, Дождавшись, когда я пристегну ремень безопасности, Гидеон тронул машину с места, прикоснулся колбу, салютуй служительнице правопорядка, и снова влился в поток.
Потянувшись к моей руке, он поднес ее к губам и поцеловал конники пальцев.
— Я люблю тебя.
Я застыла с колотящимся сердцем.
Сжав еще крепче наши пальцы, он пристроил их на колене. «Дворники» скользили туда-сюда по ветровому стеклу в ритме, словно передразнивавшем мой пульс.
— Повтори, — тяжело сглотнув, прошептала я.
Сбавив скорость перед светофором, Гидеон взглянул на меня. Вид у него был усталый, словно его обычно бешено пульсирующая энергия оказалась израсходованной и на месте костра образовалось дымящееся пепелище. Однако глаза были теплыми и ясными, изгиб губ — нежным и внушавшим надежду.
— Я люблю тебя. Мне это слово по-прежнему кажется неточным, но я знаю, что ты хочешь его услышать.
— Мне необходимо его услышать, — тихо подтвердила я.
