предложениями мирных переговоров. Но у нас есть свои условия. Раскрепостить шариат,
открыть мечети, мактабы[мактабы-мусульманские школы] и медресе, восстановить суды
казиев, раскрепостить рынки, земледельческие хозяйства и кустарное производство и,
последнее, принять наши отряды в Красную Армию. Клянусь аллахом, больше ничего не
нужно для мирной жизни у нас. Мы просим отвезти наши предложения в Ташкент и отдать
лично в руки представителям вашего правительства.
– Но как я попаду в правительство? И если узнают, что я встречался с вами, у меня
будут неприятности.
– Наши люди в Ташкенте возьмут у вас послание и передадут его куда следует. Вы
должны только довезти его до места.
– А если я откажусь?
– Не будем о грустном… Я очень прошу вас не отказываться. От этого зависит счастье
не только нашего народа. Ведь счастье – это мир.
В юрту вошел Болта с огромным блюдом фруктов. Давид бросил взгляд в
раскрывшуюся дверь: утро было в самом разгаре и, предвещая привычную жару, пели, чуть
поднявшись в небо, жаворонки.
“Гинда, наверное, от страха уже места себе не находит, да и Эркин как бы не
прикончил пленника”, провожая взглядом вошедшего подумал Давид.
– А как я узнаю в Ташкенте ваших людей?
11
– В этом нет необходимости. Они вас сами узнают. Вы же у родственников
остановитесь? Оставите сумку с документами во дворе на второй день после вашего приезда
и все. Я не предлагаю вам награду – знаю, что не возьмете. Но безопасность в пути обеспечу.
Беретесь?
– Довезу, так и быть. Разве вы оставляете мне выбор?
– О Аллах, мои молитвы услышаны. Может быть, на моей Родине, наконец, наступит
покой.
Только сейчас Кислюк почувствовал, как он устал. Бессонная ночь и напряжение, не
оставлявшие во время беседы, давали о себе знать. Чуть свело ноги, веки стали тяжелыми.
Курбаши пригласил его выйти. Лошадь стояла оседланной, переминаясь с ноги на ногу.
Хурджины [хурджины - ковровые седельные сумк] были уже приторочены, ночной
провожатый Болта гарцевал рядом. Попрощавшись, они тронулись в обратный путь.
Поразмыслив, Давид решил не рассказывать своим спутникам содержание разговора с Бури-
ханом. Гинду лучше лишний раз не волновать, а Вепа-мерген и Эркин могли вообще не
понять, зачем нужно было идти на соглашение с басмачами. Нужно срочно придумать
другую версию. Такую, чтобы было ясно, почему его отпустили живым! Что же сказать? И
вспомнилось друг, как недели три назад в Ферганской области проводилась “система
прочесывания”. Формировались отдельные отряды, которые пытались пропустить все
население через сито досмотров и проверок.
Взвод Давида участвовал в составе бригады спецназначения. Басмачи текли между
красноармейскими отрядами как сквозь пальцы. Разведка у них была поставлена
великолепно. Маршруты спецотрядов сообщались им своевременно, и басмачи всегда имели
возможность вовремя уйти. Когда же удавалось их накрыть, то, не принимая боя, на лучших
лошадях они разлетались в разные стороны. Или, узнав о продвижении отряда, немедленно
разоружались и встречали, красноармейцев как мирное население. Снабжали фуражом,
продуктами, а при уходе ударяли в спину. Один раз даже преследовали отряд на протяжении
двадцати верст, обстреливая с флангов. А растущие по бокам дорог сплошные сады скрывали
их из виду.
Конечно же, красноармейцы думали, что абсолютно все население – басмачи. Стали
брать заложников. Иногда расстреливали их целыми группами. Басмачи в долгу не
оставались. Кровь лилась рекой. Даже во время погромов на Украине Давиду не приходилось
видеть столько смертей. Еще тогда он начал понимать, что жестокость рождает только
ответную жестокость. А не учитывать обычаи и традиции народов вообще было преступно.
Иногда появлялась сумасшедшая и потому крамольная мысль: “Кто же за весь этот кошмар
будет отвечать перед партией и товарищем Лениным?”. Как-то раз, командир спецотряда
товарищ Зиновьев приказал Давиду и приданной ему артиллерии окружить небольшой
кишлак. Окружили вечером, поставили часовых. Утром один из часовых был зарезан.
Артиллерию поставили на прямую наводку. Собрали стариков.
– Даю вам шесть часов. Выдадите басмачей – уйдем с миром. Нет – уничтожим
кишлак со всеми жителями, – сказал им Зиновьев и уехал в штаб Армии, оставив Давида за
себя. Через час, убедившись, что Зиновьев уехал и не вернется, к Давиду подошли
командиры взводов узбеки.
– Командир Дауд, помоги спасти людей, они не виноваты. Если выдадут басмачей – их
убьют нукеры, если не выдадут – мы. Положение безвыходное. Дай возможность детям и
женщинам уйти. Просим тебя как брата. Никто тебя не выдаст.
Это было тяжелое и рискованное решение, но времени на раздумья почти не
оставалось.
– Наш отряд стоит со стороны гор. Часовые со стороны реки ко мне, остальные на
месте! Прочесать оба фланга и доложить!
Командиры опрометью бросились выполнять приказание. Через три часа кишлак был
пуст. Люди ушли оврагами и рекой. Еще через час заработали пушки. Ни одного целого
12
дома, дувала или хлева не осталось. Сады горели, и только случайно уцелевшая, одинокая
чинара на кишлачном майдане (глинянная площадка в центре села) роняла сухие ветки на
утоптанную годами глиняную площадку. На развалинах валялись трупы брошенных в спешке
коров и лошадей.
“Все-таки здорово голова у человека устроена. Теперь можно все объяснить”, –
подумал Давид. А лошадь уже вступила в воду реки у большого орехового дерева.
– Стой, кто идет! – раздался голос Вепа-мергена. – Командир, ко мне, а ты, Болта,
стой пока!
– Пусть едет, Вепа, он не опасен.
Вепа поднялся неожиданно, из такого места, где спрятаться, казалось бы, совершенно
невозможно.
– Как дела, командир?
– Все расскажу по дороге. Скачи вперед, развяжи пленного.
В тачанке мирно спала Гинда, положив голову на мешок. Привалившись к дереву,
дремал пленный Карим. Он проснулся только когда Вепа-мерген начал развязывать аркан на
его руках и ногах. Эркин с радостным лицом бросился к командиру, взял лошадь за уздечку.
Гинда проснулась, улыбнулась, радуясь мужу.
– Я думал ты ночь не спишь, за меня волнуешься, а ты…
– Или я тебя не знаю? Выкрутишься, вывернешься и ко мне снова вернешься, –
сказала Гинда. Но глаза говорили другое: волновалась, волновалась, волновалась…
Хурджины перегрузили на тачанку. Болта и Карим, попрощавшись, ускакали. Собрав
нехитрый скарб и оружие, маленький отряд двинулся в дорогу. Лошадь Давида была
привязана к тачанке, а ее хозяин спал на мягких узлах и не просыпался даже когда колесо
попадало в выбоину, и его голова подскакивала, отрывалась от уютного узла и падала
обратно. Но через пять-семь часов сна Давид увлеченно рассказывал своим спутникам о том,
как благодарен был ему Бури-хан за спасение жителей далекого кишлака, среди которых,
оказывается, были его родственники. Хотел наградить его, но Давид благородно отказался.
“Только не рассказывайте никому”, – попросил Давид. И все дружно пообещали, что они
никому не расскажут эту историю. Потому что, кто знает, что там было на самом деле, но
командир Дауд, действительно, был человек хороший, и подводить его не хотелось.
Через Вахш пришлось переправляться на бурдюках. В это время еврейско-узбекский
бог выпустил, видимо, из виду маленькую экспедицию командира Дауда. Из кустов на
противоположножной стороне реки раздалось несколько выстрелов. В ответ Гинда из
пулемета “прочесала” кусты на той стороне и были слышны крики раненых. Кто это был, они
так и не узнали. Когда доехали до кустов, там уже никого не оказалось.
