– Как я понимаю, маги – ценный ресурс. А вы, получается, нагло окучивали участки, которые они считали своими. Не удивлен, что вы теперь замерзаете в снегах, но до сих пор не понимаю, при чем здесь церковь.
– Мы и раньше враждовали с некоторыми Домами. Ты прав, не нравилось им то, что мы не считались с их границами. Но с церковниками все куда хуже. Они ведь повсюду, от них не спрячешься, нет ни одного городка, где бы обошлось без шпилей с кольцами. Только они да мы теперь держимся за всю землю, а не свои кусочки. Набрав силу, церковь влезла в наши дела. Мы не имели ничего против того, что кто-то, как и мы, повсюду сражается с тьмой. Это хорошо. Но когда началась та война с некромантами, в первых рядах пошли именно мы, и нам же тогда больше всех досталось. А кто в итоге получил все лавры? В том числе и церковь. Она всерьез влезла только под конец, когда оставалось лишь добить уже почти поверженных. А еще устроила чистку приверженцев, при этом пострадало много ни в чем не виновных. Да и сейчас страдают, некромагию до конца так и не задушили, инквизиторы без работы не остались. Стражи тогда здорово ослабли, а церковь – наоборот. С тех пор так и повелось: мы тощаем, а клирики толстеют. Да еще и науськивают против нас простой народ. Все меньше и меньше тех, кто нас поддерживает. Приходится брать новичков в местах, куда Дома нам вход запретили. Это не дает совсем уж быстро загнуться, но прибавляет проблем. Вот и получается, что мы слабы, нас не любит ни церковь, ни Дома. У нас нет власти и нет былой поддержки от народа, ведь того засилья разной нечисти, что было когда-то, давно уже нет, а значит, нет великой нужды в защитниках. Да и есть кому защитить и без нас. Те же клирики неплохо справляются, не люблю их, но не признать не могу. Кончилось все тем, что на последнем соборе нас и вовсе объявили осквернившими себя, самозванцами, опорочившими память былых, настоящих стражей. Мол, переродились в полное непотребство. Немудрено, ведь осталось нас всего ничего, и мало где нам были рады. Началась охота, загоняли, будто зверей. И церковники, и Дома… Да все, кому не лень, в ней поучаствовали. И вот теперь сидим тут, загнанные без вины, мерзнем ни за что. Я вот вообще во все эти дела не лез, мое дело – работать с металлом. Но уже семь родов моей семьи чтут светлую стражу. Мы и живем-то только благодаря ей. Отец рыдал от счастья, когда узнал, что у его сына нашли искру таланта. И не было вопроса, кому меня отдавать: какому-то вшивому Дому или…
– Судя по тому, что видел и слышал, вам повезло. Маги – серьезная сила, чудо, что вы сумели вырваться.
– Мы еще никуда не вырвались. Я вот думаю, так и сгинем здесь все. Хорошо, если еще кто уцелел вроде нас, надеюсь, им повезет больше. А что до чуда, так нет никакого чуда. У стражей свои секреты, и пусть Дома взахлеб хвалятся, что сильнее их в мире нет, мы кое-что выставить против можем.
– Не надо нас хоронить раньше времени, как-нибудь выкарабкаемся.
– Я, Леон, не только душу металла понимаю, я еще кое-что могу. Вот, посмотри, – Дамус снял с пояса топор с белым лезвием и чуть изогнутой рукоятью из материала, похожего на пожелтевшую слоновую кость. – Это особым образом обработанное серебро, и в него добавлены крошки от особым образом обработанного белого камня. Кто-то считает, что лишь мастер артефактов может раскрыть его душу, а я вот не мастер, но кое-что могу. Этот топор убивает то, против чего бессильна самая лучшая сталь. И, хотя никто не определит в нем ни следа магии, она все же есть. Мой топор волнуется, Леон. Он обжигает мне бок. Чувствует, что скоро ему придется как следует поработать.
– Поработать?
– Да, Леон. Нас прикончит не голод. И не холод. К нам что-то подбирается. Не знаю что, но топор знает. Он готовится. И ты будь начеку. Не веришь мне?
– Я понятия не имею, как вы сюда добрались, другим тем более не добраться.
– Да, тропу занесло так, что назад дороги нет, но мир непрост, всегда можно найти другие пути.
– Но вы же не нашли. Так и сидите в горах.
– Мы еще живы, что-то, может, и найдем.
– Ты бы остальных предупредил. О своих предчувствиях.
– Никто не верит бредням Дамуса, все думают, что после всего пережитого, кроме металла, я ни на что не годен. Может, и так, но мой металл – особый, в нем есть душа, она умеет шептать нужные слова, и я умею их слышать. Так что готовься и ты, что-то обязательно будет, мой топор врать не станет. Ну что ты так на меня смотришь? Что-то не то увидел?
– Глаза у тебя какие-то…
– Что? Сумасшедшие? Да на этих самых глазах пещерный демон сожрал моего лучшего друга. Мою любимую женщину досуха высосали кровососы, а я лежал рядом и ничего не почувствовал. Мстили, твари. Ну да, было за что, признаю… Счастье, что в ту ночь рядом не было нашей дочери, ее бы тоже не пощадили. Леон, у меня с тех пор всегда такие глаза, но я куда нормальнее некоторых. Э, куда это ты так косишься? На Кайру, что ли? А почему взгляд такой, будто его маслом залили? Не смотри на нее так, не надо.
– Да на кого хочу, на того и смотрю. Чего пристал?
– А вот на нее не смотри. Так не смотри. Хорошая она и, хоть дерьма навидалась, не пристает оно к ней. И на дочку мою похожа. Не хочу, чтобы такой, как ты, вот так таращился на нее.
– А что со мной не так?
– Ты, Леон, за психа меня держишь, а мне верить надо. По всему получается, что ты тоже дерьма навидался, но к тебе оно как раз прилипло. Так вот: не надо еще и Кайру им мазать. Понял?
– Да ты точно псих…
– Может, и так. Но все же не надо. И это… не забудь про мой топор. Спи одним глазом. А то ночи здесь темные, всякое может быть…
Айша я нашел в помещении, располагавшемся на полпути к выходу из крепости. Здесь уже было достаточно холодно, чтобы не таяла вода, но не настолько сурово, чтобы под носом вырастали метровые сосульки. Тут хранили оставшиеся съестные припасы и дрова.
Айш был не один, а в компании Местиса – седобородого благообразного старичка, которому Кайра разрешала заходить ко мне в дни болезни. Именно он подзаряжал светящийся шарик и менял уголь в жаровне.
Сейчас Местис занимался тем же самым – освещением. Только на этот раз шарик был какой-то странный: не белый, ласковый, а кроваво-красный и к тому же покрыт темными разводами, выглядевшими весьма зловеще. Они непрерывно двигались, и, если вглядеться, начинало казаться, что смотришь некачественный фильм с крайне пугающим сюжетом.
– Не помешал? – осведомился я, не отрывая глаз от странного светильника.
– Нет, Леон, – ответил Айш, также наблюдая за шариком.
Местис как раз молча поднес к нему ладони, и свечение немного усилилось.
– Мне тут Дамус кое-что рассказал по секрету, я бы хотел, чтобы ты, Айш, это знал.
Главный страж растянул кончики тонких губ в бесстрастной улыбке:
– Дай догадаюсь: мастер металлов заявил, что его серебряный топор нашептал нехорошие новости о неких несчастьях, что вот-вот на нас свалятся.
– В точку.
– Леон, Дамус все время разговаривает со своим топором, и тема бесед у них, как правило, однообразная. Он хороший человек, но слишком много пережил, беды мерещатся ему на каждом шагу. К тому же там, за Срединным хребтом, осталась его дочь – единственный родной человек. Сам понимаешь, каково ему теперь. Мы уже привыкли и прощаем ему все чудачества. Не обращай внимания.
– А что это вы здесь делаете? И светильник какой-то странный…
– Это не светильник. Не совсем светильник. Это… Ну, если кто-то здесь попробует пройти, он его остановит и подаст сигнал.
– Охранник такой, что ли? То есть теперь здесь не пройти?
– Ты пройдешь, я пройду, все мы пройдем, а вот у чужого возникнут проблемы, если заденет сигнальную нить.
Моя профессия обязывала интересоваться всем, что касается охранных систем, и потому с интересом уточнил:
– Что за нить? Не вижу ее.
– Ты ее и не увидишь. Заденешь – не заметишь. Нас она игнорирует, так настроена. Ее может активировать только чужой.
